Ниточка судьбы - Елена Гонцова

И сейчас снова произойдет загадочное посвящение.

— А на Западе ты не бывал в зверинцах? — спросила Вера просто для того, чтобы постоянно говорить с Алексеем.

— Запад очень пестрый, он сам по себе зверинец, — ответил Тульчин. — А что касается зверей и птиц, то все для меня исчерпывалось белками, журавлями и соловьиным свистом.

В зоопарк она вошла как на другую планету.

«Собственно, — думала Вера, — сейчас я захожу в мир, которого нет. Эти чудесные звери как чистая музыкальная форма. А музыка не записана никем. Полюбуемся, по крайней мере, на чистую форму».

— Я сейчас закрою глаза, — сказала она шепотом, — и представлю, что это я в детстве, а ты веди меня осторожно вперед. А потом я внезапно разомкну глаза и увижу что-то необыкновенное.

Она открыла глаза и увидела жирафа.

Жираф смотрел на девушку внимательно и тревожно.

— Так вот, — заключила Вера, — это именно я на сегодняшний день и час.

Жираф покачал головой.

— Он соглашается, — засмеялся Тульчин. — Ему грациозная легкость и нега дана, и шкуру его украшает волшебный узор.

— Да, уж будь добр сочинить про него что-нибудь волшебное, они так забавно бегают по Африке своим малым стадом, как небольшая длинноствольная рощица. Мне всегда казалось, что они просунули свои головы куда-то в недоступное нам.

— Вот Вовка Осетров, — показала Вера на носорога. — Это мой знакомый, писатель. Кажется, ты с ним знаком. Правда, он не узнаёт меня. Он прикинулся носорогом, чтобы постигнуть тайны африканского континента. Кстати, тебе не казалось странным, что наш лучший поэт наполовину африканец? А потом туда поехал твой Гумилев. Тут какая-то неразрешимая загадка. Помнишь, он написал маленькую поэму про дракона. Ты мог сочинить музыку о драконе? Дракон — это, собственно, все звери сразу. В одном лице. Кстати, я не замечаю решеток, за которыми эти животные спрятаны. Я странная, правда? Они-то думают, что это мы с тобой в большой клетке.

— И что это они нас изучают.

— А разве не так?

— Похоже, что сегодня именно так.

— Я же говорила! Я же говорила! — запрыгала Вера на месте. — Вот это ты с золотой гривой. Немного недовольный. И очень сильный. Лежишь в своей пустыне, отдыхаешь.

— И хочу в свою пустыню пригласить тебя, чтобы ты не грустила.

— Да, чтобы я не грустила, — как эхо откликнулась Вера. — Я не хочу грустить в дождливой Москве.

Погода на глазах портилась. Показалось, что повеяло сумерками.

— Вот даже день для нас с тобой устроили особенно ненастный. Чтоб мы вместе с ним немного поплакали — над тем, какие мы были неправильные. Особенно я. Но уже теперь я сделалась экологически чистой. Мне надо совсем немного, как видишь.

— Кстати, Пушкин говорил, что хотел бы оставить русской словесности немного библейской похабности. Он имел в виду свободу, силу и…

— Косматость, — весело сказала Вера. — Как хорошо с тобой. Нет, мы точно древние люди, и сейчас мне кажется, что невозможно полностью нас разлучить.

— Не говори больше о разлуке, — попросил Тульчин. — А то станешь, как эта сова, мудрой и одинокой. А мне отведешь место по другую сторону мира, как поступают все совы.

— Как поступают все совы, — повторила Вера. — Это Соболева. Она, конечно, и соболь тоже, но что сова — теперь я не сомневаюсь. Соболева — это мой любимый профессор.

— Да кто же не знает Соболеву, — заметил Тульчин.

— Да я первая и не знаю, — ответила Вера. — Я, Алеша, не вижу в людях и десятой доли их настоящих достоинств. Я маленькая девочка, которую ты водишь по зоопарку. А она прикидывается взрослой и умной. Правда, случайно и без злого умысла. Этот зоопарк для меня как зеркало. В Питере я была в гостях в одной квартире, там богатое собрание чучел. Мне кажется, до сегодняшнего дня меня как раз окружали такие мертвые фигуры. Не знаю, поймешь ли ты меня. Но я чувствую, что это какая-то страшная правда.

— А вот Владимир Павлович Третьяков, — внезапно сказала Стрешнева, показывая на роскошного снежного барса. — Дьявольски красивый зверь.

Тульчин внимательно посмотрел на нее, но ничего не ответил.

— На сегодня довольно, я устала, — сказала Вера. — Все, что хотела, я увидела. Я счастлива, Алеша.

В цирке она смеялась и веселилась как ребенок.

— Ничего не понимаю, — говорила Вера в антракте. — Что тут такого смешного. Но ужасно смешно. Потому что это именно то, чего не может быть, но есть. Как музыкальный конкурс, например. Тоже ведь цирк или всемирный паноптикум с дрессированными кошками и важными клоунами. Хочешь, скажу, на кого похож этот черный дрессированный поросенок?

Представление продолжалось.

— Этот фокусник, похожий на Пьеро, злобно посмотрел на меня, — внезапно сказала Вера. — Сейчас он пригласит меня на арену, чтобы спрятать в большую продолговатую коробку. Меня унесут рабочие, и больше ты меня никогда не увидишь. Не отпускай меня одну на арену.

Фокусник действительно вызывал желающих принять участие в представлении.

Вера сжалась от страха.

— Что с тобой? — заволновался Тульчин. — Это же цирк, тут все не всерьез, понарошку.

— В том-то и дело, — сказала Стрешнева, смертельно побледнев, — понарошку, как в жизни. Пойдем отсюда. А начиналось все так хорошо… Только не думай, что я сумасшедшая. Это минутная слабость. Слишком много впечатлений всего за несколько дней. К тому же для маленькой девочки, да еще и отягощенной взрослым опытом.

Они ушли, не дождавшись конца представления.

— Куда теперь? Ах да, в Лефортово, — вспомнила Вера, успокоившись. — Видишь ли, в детстве я была крайне внимательной и сосредоточенной. Ты даже не представляешь, каким густым и плотным был для меня мир. Всякий звук, цвет, поворот, всякое движение таили в себе великолепный смысл, который был мне доступен. Не так много времени прошло с тех пор, но я разучилась видеть, слышать и думать как тогда. А сейчас попробовала. И мне стало страшно. Словно бы меня к себе не подпускают. А по ходу дела откровенно дурачат страшилками, которых я реально и панически боюсь. И вместо чистой музыки все чаще слышу бесовские дудки-сопелки.

Тульчин не успел ничего ответить.

Вера продолжала свои жалобы и все больше презирала себя за это. Стало неприятно оттого, что взрослый и умный мужчина потакает ей в капризах.

«Как выбраться из этого ужасного положения? — лихорадочно думала Стрешнева. — Поздно. Что за цирк я устроила сегодня?»

— А не отпраздновать ли нам день Изысканного Жирафа? — спросил Тульчин. — Этот день и этот жираф того стоят.

— Правда? — едва шевеля губами, спросила она. — Правда отпразднуем?