Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941) - Франсуа-Ксавье Нерар

Мы говорили о критике практики извне: она идет от тех советских граждан, которые отвергают подобную форму сотрудничества с властью. Отношение к сигналу неизбежно более противоречиво у тех, кто пишет. Случается, что неловкость читается сквозь строки. Некоторые, подписывая письмо, тем не менее просят не называть их имени, так как благодаря этому их «слабые нервы в этом не будут надорваны»{741}. Желание сотрудничать с режимом в этом случае плохо скрывает неспокойную совесть, угрызения которой выдают понимание неблаговидности совершаемого поступка. Другие пишущие, хотя и не признаются столь открыто в своем чувстве неловкости, тем не менее дают понять, что решиться на подобный шаг им было нелегко. Они используют слова из лексического поля необходимости: «Я вынужден сообщить Вам…» Даже если эти формулировки отчасти риторичны, они все же свидетельствуют об испытываемой неловкости. Писать вынуждают обстоятельства, а не уверенность, что совершаешь хороший поступок.

Существует и еще более двусмысленная позиция. Некоторые жалобщики делают упор на свои прошлые заслуги и на свои доносы. Речь чаще всего идет о том, чтобы убедить в своих правах адресата письма. Факт доноса, таким образом, представлен как услуга, оказанная режиму, в обмен на которую просят о благодеянии. Доносительство воспринимается, следовательно, как усилие, которое заслуживает вознаграждения. Речь не идет об отторжении, авторы в полной мере берут на себя ответственность за свой поступок. И все же говорить о полном приятии трудно. Доносительство не рассматривается как чисто идеологический, самодостаточный поступок. 9 ноября 1937 года некий доктор экономических наук пишет Молотову:

«Я был одним из первых и последовательных разоблачителей вредительских “теорий” и практики кондратьевцев, причем разоблачал не только в стенах Наркомзема, но и в печати и там где большевик должен в первую очередь разоблачать вредителей»{742}.

У других больше пафоса. Так, жена старого коммуниста, арестованного по ложному доносу, вступается за мужа и настаивает на том, что он верно служил советскому государству, «не раз проявляя большевистскую бдительность в раскрытии того или другого врага народа»{743}. Этот аргумент часто повторяется в письмах, написанных, чтобы защититься[254]. Как если бы участие в доносительстве было основанием для снисхождения со стороны режима.

Без излишнего энтузиазма другие авторы выражают свою уверенность в том, что они поступают хорошо. Для них слова «считаю своим долгом» — не пустой звук. Доносительство воспринимается как совершенно нормальный способ сообщить власти необходимые, по мнению авторов, сведения. Так происходит с большинством писем: в них не звучит ни энтузиазма, ни стеснения. Отношение к доносительству вполне безмятежное: это и не предосудительное действие, но и не священный долг, а всего лишь способ поставить власть в известность или решить проблему. Случайным проявлением повышенной бдительности следует, по-видимому, считать уже упоминавшееся письмо воронежского крестьянина, пытавшегося сорвать маску с нового директора государственного банка. Если сомнение зародилось, то нормально, по мнению автора, сообщить о нем руководителям страны. Таким безмятежным отношением к поступку информирования власти можно, по-видимому, объяснить малое число анонимных писем, которое нам удалось найти. Писавшие не стыдились того, что делали.

Наконец некоторые относились к доносительству даже с энтузиазмом. Отдельные авторы не просто осознают свой долг и принимают ситуацию, но идут дальше и действуют с воодушевлением. Во время чистки в «Правде» бывший сотрудник, когда-то участвовавший в рабкоровском движении, направляет не менее семи писем в комиссию Центрального Комитета партии по расследованию, все эти письма касаются разных людей и в общей сложности насчитывают более пятидесяти страниц! Заявления этого же субъекта можно найти даже в архивах комсомола{744}! По случаю чистки в Союзе советских писателей секретарь Центрального Комитета А.А. Андреев получил письмо, которое начинается следующим образом:

«Глубокоуважаемый товарищ Андреев! Хотя в ЦК, полагаю, имеется достаточно материала о безобразиях, творящихся врагами, бюрократами, групповщиками в издательствах, журналах и в союзе писателей, все же я считаю своим долгом и необходимостью сообщить следующее, исходя из народной пословицы: “Кашу маслом не испортишь”»{745}.

Легкость, с которой автор говорит о серьезном (что бы о нем ни думать) поступке, который совершает, весьма красноречиво свидетельствует о его отношении к доносительству. Мстительная радость, звучащая в этих строках, тем не менее достаточно редка для исследованного корпуса писем. Сторонники доносительства, как правило, более сдержанны в своих оценках.

Отношение населения к доносительству, таким образом, очень разнообразно. Нельзя, по-видимому, сделать вывод о том, что общество в целом отторгало подобное поведение. Но и противоположное утверждение было бы в равной мере некорректным: тридцатые годы не были годами доносов всех на всех. Несмотря на усилия режима, общество неоднородно, и доносительство вызывает отторжение, неловкость или приятие. Кто же решается на этот шаг? Кто такие авторы сигналов?

Доносители, кто они (статистика)?

Выстроенная властью широкая сеть должна дойти до максимально большой части населения. Как меняется облик доносителя в зависимости от инстанции приема доноса[255]? Например, в «Крестьянскую газету» обращаются в основном крестьяне, но гораздо труднее определить социальный статус тех, кто пишет Калинину или в партийные инстанции. Статистика, подаваемая самими этими организациями, использует только самые общие советские социопрофессиональные категории (рабочие, крестьяне, служащие), к которым добавляется бесчисленное множество постоянно меняющихся и не очень значимых делений на группы. Можно только удивляться, на основании чего делались эти статистические подсчеты, так как из письма чаще всего невозможно понять, каково реальное социальное положение его автора. Необходимость представить эти данные, чтобы украсить ими обязательные отчеты (например, в 1932 году, после пятидневника по работе бюро жалоб), конечно же, подталкивала многих составителей к импровизации и экстраполяции!

Статистика, представленная «Горьковской коммуной» в 1934{746} году и в меньшей мере — в 1936{747}, относится к тем немногим, где процент «неизвестных» авторов велик. Поэтому ее можно считать более надежной и провести ее основании более детальное исследование писавших в значимую областную газету.

Довольно отчетливо преобладание городских жителей: «разоблачители» — это в основном «служащие», затем, в равных долях, — «рабочие» и «колхозники». Приблизительно каждое четвертое письмо (24,8% в феврале 1936 года и 28,7% в ноябре 1936) пришло из различных районов Горького. Кроме того, если, даже на основании имеющихся у нас фрагментарных данных попытаться проанализировать происхождение писем по районам, можно также заметить, что самое большое их число происходят из «промышленных» зон области с высокой плотностью городского заселения (Богородск, Балахна, Дзержинск, Бор, Вача). Сельские районы охвачены в гораздо меньшей степени. Также довольно отчетливо сказывается удаленность от центра. Жители далеких от Горького районов, таких как Кологрив, Пыщуг или Мантурово[256] на севере области, не пишут или пишут мало. Напротив, районы, преимущественно сельскохозяйственные, такие как Лысково или Дальне-Константиново, но расположенные километрах в шестидесяти к востоку от столицы области, пишут относительно чаще, чем промышленные районы. Похоже, что играет свою роль и транспортная доступность: города, расположенные вдоль железной дороги Горький — Киров, являются важными «отправителями», например, Семенов, Красные Баки, Урень и Шахунья.

Более тщательный анализ этого потока писем подтверждает, что есть особенности, связанные с тем, откуда идут письма: существует городской и сельский ритмы написания писем. Минимум писем, написанных колхозниками и крестьянами-одиночками, приходится на разгар лета (август), а интенсивная фаза — на весну. Во время страды земледельцы заняты полностью, и у них нет времени даже подумать о том, чтобы кого-нибудь разоблачить или на кого-нибудь пожаловаться. Напротив, зимой и весной — время сбора налогов и период, когда надо дожить до нового урожая, — благоприятны для жалоб, в этот период усиливается социальная напряженность. Сравнивая этот поток с общим потоком писем, получаемых газетой, можно констатировать, что доля крестьянских писем выше в первой половине года и резко снижается во второй его половине.