Harbin - Voronkov

– Китайцы вообще вкусно готовят, – заметил Шатуров. – Поэтому я предпочитаю ходить в китайские рестораны.

– Хорошо рассуждать тому, у кого денег немерено, – фыркнул Кураев. – А по мне так и картошка в мундире хороша. А если ее еще нарезать на кусочки да пожарить в растительном масле – пальчики оближешь.

– Это называется «картошка жаренная по-пушкински», – выказал свои кулинарные знания Владимир Иванович. – Только ту готовят на коровьем масле.

– Тем не менее все это несравнимо с китайской кухней, – продолжал стоять на своем ротмистр. – Вы когда-нибудь, господа, ели куриный бульон с трепангами? – обратился он к гостям. – Нет? А свинину в кисло-сладком соусе?

– Да будет вам, ротмистр, ресторанными блюдами нас потчевать! Ешьте то, что дают… Я думаю, это не хуже ваших хваленых трепангов, – обрезал Кураев. – Я правильно говорю, господин художник? – обратился он к Болохову. – Кстати, а вы почему весь вечер молчите? Вам что, нечего сказать?

Александр, не любивший разглагольствовать в незнакомых компаниях, даже поперхнулся – настолько неожиданным стал для него этот вопрос.

– Признаюсь, я не мастер вести светские беседы, – признался он.

– А как насчет философских воззрений? Вот скажите, вы верите в Бога?

– Отчасти… – ответил он.

Кураеву только того и надо было. Это у него привычка такая. Для него главное выудить из человека слово, чтобы оно стало отправной точкой для будущих дебатов.

– Человек не может быть отчасти святым, – бросился он в атаку на новенького.

Болохов покачал головой.

– Выходит, для вас существуют только полярные точки зрения? – спросил он. – А как насчет полутонов? Или для вас они не существуют?

Марии Павловне не понравился этот разговор.

– Господа, пожалуйста, не забудьте о еде, – с укором посмотрела она на Кураева.

– Это вы, художники, не можете обойтись без полутонов на своих картинах, – проигнорировав слова хозяйки, заявил Кураев. Он был уже достаточно пьян, и ему хотелось поговорить. – А в философской науке, представителем которой, между прочим, я являюсь, – язык его все больше и больше заплетался, – существуют в основном полярные воззрения. Для нас главное – идея, где не может быть никаких полутонов.

– Это как белые и красные, между которыми не может быть никакого примирения? – подал свой голос Петр.

Кураев поморщился.

– А почему вы считаете, что между ними не может быть примирения? – вопросом на вопрос ответил он. – Мизантропия, друг мой, не есть удел человечества. Люди по своей сути добры, только порой обстоятельства толкают их на крайности. Но благоразумие всегда побеждает. Придет время, и русские помирятся. Вот попомните мои слова.

– Этого никогда не будет! – стукнув кулаком по столу так, что зазвенела посуда, громко заявил Шатуров. Он тоже захмелел, и ему достаточно было маленькой искорки, чтобы взорваться. – Запомните это!

Кураев усмехнулся.

– Вы что, Илия-пророк? Или, может, ясновидящий? – с издевкой спросил он ротмистра. – А может, вы просто такой умный, что готовы ответить на все наши вопросы? Тогда скажите мне, что такое счастье?

Ротмистр как-то странно посмотрел на него и задумался. Вопрос был, как говорится, на засыпку, но он был по уши влюблен в сидевшую рядом с ним женщину, поэтому готов был биться об заклад, что такое понятие, как счастье, ему знакомо.

– Я вам отвечу, господин Кураев! – громко, так, как говорят обыкновенно изрядно подвыпившие люди, произнес он. – Счастье – это когда рядом с тобой находится любящий тебя человек…

– А вот и нет! Счастье – это когда у тебя есть родина! – тут же возразил ему Петр. – Без этого счастья вообще не бывает.

– А для меня оно – это мои здоровые дети, – сказала Мария Павловна и ласково посмотрела вначале на Петрушу, а затем на Лизоньку.

– Счастье – это служение Богу!.. – подняв палец вверх, обвел всех взглядом отец Серафим.

– Да полноте, господа! – усмехнувшись, произнес Кураев. – Счастье – это призрак. Люди выдумывают его. И это не мои слова… Например, выдающийся немецкий философ Артур Шопенгауэр считает, что наша жизнь – это цепь все время возникающих страданий, и добром, счастьем люди обычно называют временное отсутствие этих страданий.

О том, что существование человека неразрывно связано со страданиями, говорил еще Будда, вспомнил Болохов, любивший когда-то читать философские книжки. Болезни, старость, смерть, встреча с неприятным и расставание с приятным, невозможность достичь желаемого – это все-де ведет к страданию. Впрочем, так оно и есть. По крайней мере Александр никогда не встречал абсолютно счастливых людей. Лишь иногда в этой череде невзгод наступит небольшая пауза – и они уже считают это за счастье.

– Вот вы Шопенгауэра вспомнили… А как вы относитесь к философии Ницше? – Это заговорил вдруг доселе молчавший Жорж Лиманский. Он был, в общем-то, человеком несловоохотливым, и только когда хмелел, вступал в разговор.

– Ницше сегодня в моде, – произнес философ. – Да, да, в моде, – повторил он.

– Правильно! А почему, не скажете? – несколько задиристо спросил Жорж.

Философ задумался. Он под крепким хмельком, и ему было трудно собраться с мыслями. Отсюда возникали частые паузы в его речи.

– Почему?.. – переспросил он. – Да потому… потому что кое-кто из сегодняшних амбициозных политиков пытается использовать его учение в своих целях. Те же, к примеру, фашисты…

Жорж фыркнул.

– А что, другие политики не руководствуются философскими идеями? Взять хотя бы Екатерину Вторую… Да она просто грезила Вольтером!

– Грезила… – усмехнулся философ. – Тем не менее это ей не помешало преследовать свободомыслие в России и активно участвовать в борьбе против Французской революции.

Жорж, кажется, был растерян.

– Ну хорошо, это не лучший пример, – сознался он. – Тогда возьмем большевиков… Уж они-то точно воспитаны на идеях Гегелей-Кантов. Теперь вот правят чуть ли не полмиром.

– Уж это ты преувеличиваешь, – заметил Кураев. – Хотя в перспективе это возможно.

– Ерунда! – с жаром произнес Жорж. – Появилась сила, которая остановит большевизм…

– И что это за сила? – заинтересовался Владимир Иванович.

– Да это он о фашистах говорит, – ответил за Лиманского Кураев. – Они нашли в работах Ницше то, что им нужно… Например, они решили, что Ницше выступает за расовую и этническую дискриминацию… за то, чтобы мир избавился от всех слабых и больных…

– Правильно, миром должны править сильные! А паразиты человечества должны полностью исчезнуть! – выпалил Жорж.

– Вот-вот, «падающего – толкни», – вспомнив известное положение философа, усмехнулся Кураев. – Но да будет тебе известно, что на самом деле Ницше не был человеконенавистником. Фашисты выдергивают из контекста его работ то, что им нравится, и пытаются интерпретировать все по-своему.

– Но разве не его слова: «Пусть гибнут слабые и уродливые…» они называют «первой заповедью человеколюбия»? – в пылу атаки спросил Лиманский.

– Это ты имеешь в виду его работу «Антихристианин»?.. Да, Ницше так говорил, – согласился Кураев. – Но надо знать, какой смысл вкладывал ученый в свои сами по себе неприглядные тезисы. Так вот, будучи атеистом, он, прежде всего, имел в виду критику христианства… которое называл религией слабых и униженных… По сути своей рабов. Он считал, что христианская, как, впрочем, и любая иная религия, отрицает свободу мышления, самостоятельность действий человека… Христианский догматизм, как и всякий другой, нуждается в слое подавленных людей, на который он бы мог опираться. Вот за отказ от такого культа слабости он и выступал. А фашисты искажают его мысли, превращая великого мыслителя в какого-то заурядного шовиниста. Но они-то знают, что делают. Запомните, – обратился он Лиманскому: – любая фраза, сказанная гениальным человеком, может обернуться как добром, так и злом. Это смотря в чьи руки она попадет…

Но Жорж его не слышал.

– Фашисты выступают за возрождение идеала сильной личности! – заявил он. – В мире царит хаос, и только они могут навести в нем порядок! Они – сила, и они победят!

– Сила есть – ума не надо… – тут же прокомментировала его слова Лиза. – Ты думаешь, Жорж, коль человек обладает физической силой, ему все дозволено? Да это просто чушь собачья!

– Тем не менее таких людей, кому пришлись по нраву идеи фашистов, сегодня становится все больше и больше, – с горечью в голосе проговорил Кураев. – Эти фашистские лидеры – настоящие ловцы человеческих душ. А кто в первую очередь попадает им на удочку? Вот такая зелень и попадает, – он кивнул на Лиманского. – Они еще невежественны в своем восприятии сущности мира – вот и клюют на всякую наживку. К сожалению, должен вам сказать, – он обвел взглядом сидевших за столом, – что Харбин стал сегодня логовом русских фашистов. Кстати, господин Лиманский, вы еще не вступили в их организацию?