Вейская империя (Том 1-5) - Юлия Латынина

Даттам глядел вдаль - за ручеек, на садившееся солнце: поля утонули в грязи, деревеньки дали обет вечной бедности, а их жители - обет вечного невежества.

Здесь можно было поверить Арфарре, что мир есть божье Слово, и сотворен богом, как доклад - чиновником.

Воистину вначале вещи громоздились друг на друга, как слова в докладе - вопреки пользе и здравому смыслу. Люди, однако, осторожно подчистили ошибку в слове "река" - и реки побежали не к морям, а к дамбам. Люди переставили с места на место буквы камней в слове "гора" - и получилось слово "город". Из параграфа о земле они повыкинули слова "осот", "пырей" и "лебеда", и получился параграф о поле. Люди обжили мир своим трудом, как обживают законы комментариями. А потом в ойкумену пришли варвары и вернули богу - богово.

Реки опять побежали к морям.

Верхний Варнарайн был знаменит когда-то своими подземными каналами. Жители делали вино и оливковое масло, отсылали их по превосходным дорогам в империю, а взамен везли рис и пшеницу.

Варвары обратили города в леса, озера - в болота, а каналы загубили. Зачем им были каналы? Они не понимали слова "обмен", они знали лишь слово "захват".

Теперь они выращивали на скудных полях пшеницу, полбу и ячмень. Вода из друга стала врагом земли, не удобряла, а разрушала. Почва спела и перезревала за несколько дней, и чтобы успеть управиться с севом, горцы стали воевать с землей, как друг с другом. К мечу, с которым они выходили на поединок с полем, они приделали лемех и направляющую доску, и назвали все плугом. Но даже плуг не управлялся с быстрым севом без лошадей. Чиновников крестьяне больше не кормили, зато приходилось кормить лошадей; чиновник, положим, своего не упустит, но по бескормице выдаст государственного зерна, а лошадь, по бескормице, съест солому с крыши.

Вместо общей воды у каждого была своя лошадь, и поэтому каждый хотел иметь в общинном поле свою полоску: с плугом было пахать тем легче, чем длинней была борозда. Межевые камни нарезали поля длиной узкой лапшой.

Направляющая доска у плуга была справа, плуг поэтому забирал влево, полосы сдвигались, и начиналась свара.

На всех полях деревни люди хотели иметь хоть хлыстик собственной земли. Они рады были таскаться с плугом за десять рек, лишь бы быть уверенными, что урожай на одной полоске земли окупит неурожай на другой, и что соседи их потеряют столько же, сколько они сами.

Законы их отдавали землю в собственность крестьянину, и обычаи велели молиться межевым камням. Но варварские законы о собственности были хуже, чем вейские законы о справедливости, и власти над землей у варваров было меньше, чем у вейца над общинным полем. Как преступники, которые в каменоломнях поворачиваются на нарах по команде, так и горцы на своих собственных полосках сеяли по команде общины одно и то же - и одновременно. Никто из них не сеял лишку и не обменивал его, а человека, у которого урожай был слишком хорош, считали вором, укравшим духов урожая у соседа.

А сеньоры? Сеньоры тоже не были на земле собственниками. Какой смысл слабому покупать землю, если сильный ее отнимет? И какой смысл сильному покупать землю, если ее можно отнять или получить от короля, как дар? И всем хороши бесплатные милости - жаль только, что король не может быть стеснен своей милостью и может по закону отобрать землю обратно.

Даже право суда было такой же фиктивной собственностью. Разве это сеньор судил? Он только получал судебные штрафы, а судила община; сходились, звали местного шамана и выясняли правду: отчего подохла корова, отчего выпал град? Тот тряс прутья и находил виновника с "соленым глазом", - не нравились люди с соленым глазом народу, не нравились, как и государству!

Пестрый всадник проскакал по недостроенному настилу, - один плотник, как лягушка, нырнул в воду, - соскочил с коня, подбежал к Даттаму, начал, захлебываясь, рассказывать: и о ночном гадании, и о Марбоде Кукушонке, и о Белом Эльсиле.

- А чужеземец? - спросил Даттам. - Куда он делся из Золотого храма?

- Ускакал после полудня! Словно ясновидец!

- Еще что? - осклабившись, сказал Даттам.

- Еще господину настоятелю кажется, что Арфарра затевает мерзкую игру, и что Марбод Кукушонок, может, жив.

Даттам скатился со скалы, велел блюсти, как девицу, желтую среднюю повозку, вскочил на коня и с десятью боевыми монахами был таков.

Навстречу Бредшо попадалось довольно много народу, ехавшего на ярмарку, а попутчиков что-то не было. Наконец повстречались шесть деревянных фур, распряженные волы щипали травку. Девушка в шелковых лентах окликнула его:

- Куда едешь?

Бредшо сказал:

- У меня вышла ссора с Марбодом Кукушонком. И такая крепкая ссора, что, я боюсь, его дружинники за мной гонятся, несмотря на золотое перемирие. Еду к графу Лахоры.

Девица поглядела, как Бредшо сидит на лошади, засмеялась:

- Ты думаешь, люди Кукушонка не догонят такого конника? - Обмахнулась кончиком косы и добавила: - Ты уже проехал мимо долины Пузырей. Раньше, когда по слову государя цвели деревья, там зимой растили персики и манго для Ламассы, а теперь там все провалилось в озеро. Я, однако, дам тебе палочку, - покойники тебя не тронут, а людей там нет. А до долины, засмеялась она и снова обмахнулась толстой косой, - поедешь с нами. Если что, я тебя в сене спрячу...

Бредшо подивился легкости, с какой можно добыть оберег от покойников, однако вскоре понял, что актеры были не столько актеры, сколько странствующие звериные мимы. По-вейски можно было бы сказать, что они не переодевались, а превращались в своих персонажей, ходили одноногие и с лопухами вместо ушей. По-аломски этого сказать было нельзя, поскольку понятия "переодеваться" и "воплощаться" выражались в нем одним словом.

Бредшо нашел недурной и саму женщину, и ее предложение. А если его настигнут в заколдованном месте, - прекрасно. Два выстрела из минного пистолета только укрепят репутацию покойных садоводов из долины пузырей.

Дружинники Эльсила скакали всю ночь, а утром повстречались с караваном звериных мимов. Стали спрашивать о чужеземце. Из оранжевой фуры высунулась, бесстыдно оправляя паневу, красавица-колдунья.

Эльсил смотрел на нее, а она хмурила бровки, изогнутые наподобие лука, и взгляд - как стрела:

- Чужеземец? Белокурый, худощавый? Конь саврасый? Вечером проскакал, - вроде на утиный шлях собирался.

Эльсил поскакал дальше. Дорога шевелилась, вспархивала птицами, - на соседнем поле нагие девушки бесстыдно волочили зубом вверх рало, проводя черту между жизнью и смертью, - а половина Эльсила уже за этой чертой.

- Сними шапку, дурень, - сердито закричал Эльсил одному из дружинников. - Не видишь - солнце восходит!