Анж Питу - Александр Дюма

– Сделайте милость, пройдите вместе со мной в мой кабинет – там мы сможем продолжить наш разговор.

– Ну и ну, – сказал Жильбер сам себе, – не опасайся я смутить ее, я спросил бы, не находится ли ее кабинет в Брюсселе Спрашивать он, однако, ничего не стал и молча пошел за баронессой, поспешно двинувшейся в сторону замка.

У дверей стоял тот самый лакей, что впустил Жильбера в парк. Г-жа де Сталь кивнула ему и, сама открыв двери, провела доктора в свой кабинет – уютный уголок, убранство которого пристало бы скорее мужчине, чем женщине; вторая дверь кабинета и два окна выходили в маленький садик, недоступный для незваных гостей и чужих глаз.

Закрыв дверь кабинета, г-жа де Сталь взмолилась:

– Сударь, будьте милосердны! Вы обязаны сказать мне, какая тайна, связанная с моим отцом, привела вас в Сент-Уэн – Сударыня, – сказал Жильбер, – если бы ваш отец мог слышать меня, если бы он знал, что я – тот самый человек, кто отправил королю секретные записки под названием «О состоянии идей и прогрессе общества», я убежден, что он тотчас же появился бы в этом кабинете и спросил: «Доктор Жильбер, чем могу быть полезен? Говорите, я слушаю».

Не успел Жильбер договорить, как потайная дверь, замаскированная живописным панно работы Ванлоо, бесшумно отворилась и на пороге предстал улыбающийся барон Неккер; за его спиной была видна узенькая винтовая лестница, на которую сверху падал свет лампы.

Тут баронесса де Сталь кивнула Жильберу в знак прощания и, поцеловав отца в лоб, удалилась по потайной лестнице.

Неккер приблизился к Жильберу и протянул ему руку со словами:

– Я к вашим услугам, господин Жильбер; чем могу быть полезен? Говорите, я слушаю.

Хозяин и гость опустились в кресла.

– Господин барон, – сказал Жильбер, – вы можете судить об образе моих мыслей, ибо знаете мою тайну. Это я четыре года назад представил королю записку о нынешнем состоянии Европы, это я присылал ему затем из Соединенных Штатов записки, касающиеся всех сложных вопросов внутренней политики Франции.

– Записки, о которых его величество неизменно отзывался с глубоким восхищением и не менее глубоким страхом, – продолжил Неккер – Да, ибо они говорили правду. В ту пору правду было страшно слышать, но сегодня, когда она сделалась явью, ее стало еще страшнее видеть, не так ли?

– Вне всякого сомнения, сударь, – ответил Неккер.

– Король показывал вам эти записки? – спросил Жильбер.

– Не все, сударь; я читал только две из них: в той, что касается финансов, вы во многом согласились с моими взглядами, хотя и высказали некоторые возражения; я вам весьма признателен – Это еще не все; среди записок была одна, где я предсказывал события, которые нынче уже свершились.

– Неужели?

– Да.

– Какие же это события, сударь?

– Назову лишь два: во-первых, я писал о том, что однажды, дабы исполнить взятые на себя обязательства, король будет вынужден дать вам отставку.

– Вы предсказали мое изгнание?

– Совершенно верно.

– Это первое событие, а второе?

– Взятие Бастилии.

– Вы предсказали взятие Бастилии?

– Господин барон, Бастилия была не просто королевской тюрьмой, она была символом тирании. Свобода началась с разрушения символа, революция совершит все остальное.

– Сознаете ли вы всю серьезность ваших слов?

– Без сомнения.

– И вы не боитесь высказывать вслух подобные теории?

– Чего же мне бояться?

– Как бы с вами не стряслось беды.

– Господин Неккер, – сказал Жильбер с улыбкой, – человек, вышедший из Бастилии, уже ничего не боится.

– Вы вышли из Бастилии?

– Не далее как сегодня.

– За что же вас туда заключили?

– Об этом я хотел спросить вас.

– Метя?

– Разумеется, вас.

– Но отчего же именно меня?

– Оттого, что в Бастилию меня заточили именно вы.

– Я заточил вас в Бастилию?

– Шесть дней тому назад; как видите, событие это произошло совсем недавно и не могло изгладиться из вашей памяти.

– Этого не может быть.

– Вы узнаете подпись?

И Жильбер предъявил экс-министру лист из тюремной книги записей с приложенным к нему указом о заключении под стражу.

– Да, конечно, – сказал Неккер. – Я, как вы знаете, старался подписывать как можно меньше таких указов, и тем не менее число их доходило до четырех тысяч в год.;

Вдобавок перед самым отъездом я обнаружил, что поставил свою подпись на некоторых незаполненных указах, в числе которых, к моему великому сожалению, оказался и тот, который употребили против вас.

– Вы хотите сказать, что не имеете касательства к моему аресту?

– Ни малейшего.

– Но, как бы там ни было, господин барон, – сказал Жильбер с улыбкой, – вы поймете мое любопытство: мне необходимо узнать, кому я обязан своим заточением. Благоволите открыть мне эту тайну.

– Нет ничего легче. Из предосторожности я никогда не оставлял свою переписку в министерстве и каждый вечер привозил все бумаги домой. Письма за этот месяц лежат вон в том шкафу, в ящике под литерой Г; поищем вот в этой стопке Неккер выдвинул ящик и принялся листать толстенную пачку бумаг, содержавшую не меньше пяти-шести сотен писем.

– Я храню только те бумаги, которые могут защитить меня от облыжных обвинений, – сказал экс-министр. – Всякий человек, арестованный по моему указу, становится моим врагом. Значит, я должен принять меры для обороны. Было бы очень странно, если бы я этого не сделал. Поглядим вот здесь. Ж… Ж… Вот, пожалуйста, Жильбер. Благодарите за свой арест придворный штат королевы.

– Ах, вот как! Придворный штат королевы?

– Да, просьба о заключении под стражу человека по фамилии Жильбер. Без определенных занятий. Черноглазый, темноволосый. Следует описание примет. Направляется из Гавра в Париж. Больше ничего. Так этот Жильбер – вы?

– Я. Не можете ли вы отдать мне это письмо?

– Нет, но я могу сказать вам, кем оно подписано.

– Скажите.

– Графиней де Шарни.

– Графиней де Шарни, – повторил Жильбер, – но я с ней не знаком, я не причинил ей никакого зла.

И он устремил взор вдаль, как бы стараясь что-то припомнить.

– Тут есть и приписка без подписи, сделанная почерком, который мне хорошо знаком. Взгляните.

Жильбер наклонился и прочел фразу, написанную на полях:

«Выполните немедля просьбу графини де Шарни».

– Странно, – сказал Жильбер. – От королевы я еще мог ожидать чего-то подобного: в моей записке шла речь о Полиньяках. Но госпожа де Шарни…

– Вы с ней не знакомы?

– Очевидно, это подставное лицо. Впрочем, нет ничего удивительного, что я не знаком с версальскими знаменитостями: я пятнадцать лет провел вне Франции и возвращался сюда только дважды; со времени моего последнего приезда прошло четыре года. Скажите же мне, кто такая графиня де Шарни?