Учебник рисования - Максим Кантор

Кафе «У Липпа» давно превратилось в дорогой ресторан, где американским туристам давали поиграть в ушедшую эпоху, но Гриша не замечал этого.

— Видишь, как все сохранили, — говорил он. — Ты только погляди, какая красота.

— У нас бы давно все испоганили, а здесь вон как соблюдают.

— Ну нашим волю дай! — и оба смеялись, вспоминая свою мерзкую жизнь при социализме и отвратительные пельменные, где под столом разливали водку в пластмассовые стаканчики из-под желудевого кофе.

— Но в Париж русские приехать любят. Ой любят!

— Да уж, Луговой, почитай, каждый год катается!

— Только что он в Париже понимает?

— Вот именно. Что они поняли в Париже?

— Хотел бы я посмотреть, как Луговой будет есть устриц! Ха-ха-ха!

— Я думаю, он их вместе с раковиной жевать станет!

— Нет, он их столовой ложкой будет выковыривать!

— Сметаной польет!

— Воображаю, как партийцы вино французское хлебают.

— Литрами из горла!

— В подъезде!

— Ерш с водкой мешают!

— Наверное, с мясом — белое, а с рыбой — красное!

— Нет, с мясом — водяру, а с рыбой — портвейн!

— Гарсон, — бодро сказал Гриша, — бордо! — он не говорил по-французски, но два этих слова произнес в нос и грассируя.

Официант принес винную карту; у Липпа карта вин толстая, и Гриша принялся читать вслух, показывая Пинкисевичу, что разбирается в винах и понимает, в каком году был хороший урожай, а в каком не очень. Он помнил некоторые интонации и жесты барона фон Майзеля. Так, например, Гриша сощурился и резко пролистал несколько страниц, обронив: «Ну, гасконские вина пусть пьют гасконцы, а от эльзасских вин вообще люди тупеют». Пинкисевич смотрел на Гузкина так, как выпускник художественного училища смотрит на министра культуры. «Луара, — сказал Гузкин, — хм, Луара, значит», — и, как барон, в сомнении поднял бровь. У него получалось нисколько не хуже, но названия вин давались с трудом, и, что хуже, нужные цифры — то есть какой год считать правильным, а какой нет — вылетели из головы начисто. Он указал в карте на вино, название которого было непроизносимо.

— Какого года? — спросил Гриша по-немецки. — Welches Jahr? — И сказал то же самое по-французски, — de quelle annee? — подобно большинству эмигрантов он прекрасно освоил ресторанный язык.

— Восемьдесят девятого. Есть восемьдесят седьмого и семьдесят четвертого, — у Липпа говорили на всех языках, и официант повторил это и по-немецки тоже.

— Danke. Мерси.

Гриша поправил фуляр и снова стал читать меню, стараясь понять логику цифр и сделать верный выбор. Он взглянул также на цены — и ахнул. Может быть, все-таки не бордо, подумал он, наценки тут дикие. Эдик все равно пьет одну водку.

В то же самое время буквально через дорогу в кафе «Дю Маг» барон фон Майзель предложил Луговому выбрать вино.

— Я пью Шато Брион, — сказал Луговой, не глядя в карту, — экспериментировать возраст не позволяет.

— Прекрасно, а год?

— Не будем шиковать, барон. Обыкновенный деловой ужин. Восемьдесят восьмой вас устроит?

— Интеллигентный выбор. Достойно и просто. Вы знаете, между прочим, в этом кафе Сартр имел обыкновение встречаться с Симоной де Бовуар.

— Я сам здесь сиживал с Жан Полем, — сказал Луговой, — и пили мы то же самое.

— Но не восемьдесят восьмой год, полагаю.

— Конечно, нет. Тогда мы пили шестьдесят четвертый.

— Разумеется. Вы хорошо его знали?

— Нет, не особенно. Пришлось пересечься пару раз. Смешная, вздорная история. Вы, конечно, ничего не знаете про его поздний роман?

— Никогда не слышал. Да, вижу, — это официанту, показавшему бутылку, — откройте и перелейте в графин.

— Русская переводчица, дама с затеями, лет сорока. Мила, глупа, назойлива. Жан Поль просил, чтобы я сделал ей паспорт.

— Вы будете пробовать или я?

— Что ж, давайте попробую. Неплохо. Совсем неплохо. Но должно быть лучше. Попробуйте, барон.

— Вы правы, что-то не так.

— Возможно, дело в том, что вино не надышалось.

— Трудно сказать наверняка.

— Откройте-ка еще одну. Мы сравним.

— Правильно. Это взвешенное решение. С вами приятно иметь дело.

— Рад встрече, барон.

Гриша Гузкин сказал:

— Здесь есть анжуйское розовое. Помнишь, его еще мушкетеры пили.

— Вот это да, ты знаешь, куда привести! — восхитился Пинкисевич. — Возьмем бутылку? А лучше сразу две. Мы чем не мушкетеры?

Принесли розовое анжуйское в ледяной бутылке. Художники, спросившие до того по свиной отбивной, стали есть свинину и запивать ее вином. Пока ели, Гриша старался припомнить, правильно ли они поступают и едят ли свинину с анжуйским люди воспитанные, — но вспомнить не мог.

— Как здесь с закупками? — перешел к деловой беседе Пинкисевич, подобрав хлебом соус.

— Ну что тебе сказать? Есть серьезные коллекции.

— У тебя почем покупают?

— Обыкновенные европейские цены, — сказал Гузкин скромно, подержал в руке бокал, посмотрел вино на свет, — в пределах ста тысяч. Недавно барон фон Майзель взял пару вещей для своей коллекции. Так, продаю время от времени.

— Ты уж, небось, миллионером стал.

— Понимаешь, Эдик, здесь не принято говорить о доходах.

— А все-таки?

— На жизнь хватает. Думаю, домик на Лазурном берегу прикупить. Так, осень проводить у воды.

— Заказов много? Здесь вообще какая система? Заказы, как от колхозов через Минкульт? Мол, нам портрет Ленина в зал заседаний? Только тут через галереи и Ленин не нужен? Так, что ли? — Пинкисевич, как всегда, хотел все упростить.

— Здесь все по-другому, Эдик. Сложная система отношений. Надо будет секретаря завести. Невозможно вот так все время самому летать на переговоры; чистая трата времени. — Гриша снова посмотрел вино на свет, покачал бокал, чтобы слегка взболтать вино и разбудить его ароматы; Пинкисевич следил за ним. Гузкин погрузил нос в бокал и понюхал анжуйское. Вино не пахло.

Луговой сказал:

— Я жду старого приятеля, вам будет любопытно с ним познакомиться.

— Не сомневаюсь. Финансист? Или писатель? От вас можно ждать чего угодно.

— Президент компании «Гвельф». Он гораздо любопытнее Жан Поля. Тверже, последовательнее. Тоже решил заняться Казахстаном. Но не бойтесь, земля большая, и ее хватит на всех.

— Меня беспокоят законы Казахстана. Какая там теперь власть?

— Конституцию свободного Казахстана писал французский министр Дюма. Она переписана с конституции Пятой республики, не волнуйтесь.

— А, вот как. Любопытно.

— Вы считаете, у второй бутылки вкус удовлетворительный?

— Да. Пожалуй, да.

— Мне пришло в голову, что они могли храниться в разных помещениях. Та, что мы пьем сейчас, лежала в правильной температуре. Они переохладили первую.

— Я уже думал об этом. Градусов на пять-шесть.

— Вот и Алан. Мы пьем бордо, ты присоединишься?

— Нет, только минеральную. С годами я стал ханжой: не понимаю, как люди могут употреблять алкоголь. Принесите «Эвиан», будьте любезны.

— Мы перейдем на французский. Вы не против, барон?

— Люблю язык Бодлера.

— Молодежь осатанела, — сказал Пинкисевич Гузкину, давясь кислым анжуйским. Есть такой пролаза Сыч, так он вообще хрен знает что делает. Я его позвал в мастерскую, показал «Серый треугольник». Работал над вещью полгода, между прочим, тонкая гамма, все на лессировках. Посвятил Малевичу.

— И что дальше? — Гузкин не любил слушать про чужое искусство.

— Он сказал, что мой серый треугольник похож на обоссаные трусы его бабушки. Морду бить? Что делать?

— Надо быть выше этого, — сказал Гузкин. — Мы занимаемся подлинным искусством, к чему реагировать на хамство?

— Но это понижает общий культурный уровень.

— Новое поколение ничем себя не проявило. Это правда.

— Нельзя допустить, чтобы у Запада создалось искаженное представление о русском искусстве.

— Надо поговорить в сведущих кругах. Расставить, так сказать, акценты, — сказал Гриша значительно.

— Понимаешь, разлетались эти сычи — и туда, и сюда; все страны этот гад уже облетал. Куда ни приеду — везде: сыч, сыч. Везде втюхивает свое — и не сказать даже что. Когда мы начинали, у нас были идеалы, правда, Гриша? Малевич, Родченко…

— Бесспорно.

— Ты поговори здесь с нужными людьми.

— Надо будет сказать барону.

— А вы в хороших отношениях?

— Видимся довольно часто, — сказал Гузкин сдержанно, давая понять, что ближе друзей, чем они с бароном, не бывает.

— Поговори, а? Он, похоже, влиятельный человек

— Еще бы!

Луговой отпил глоток вина и сказал:

— Алан сделал для торжества идей коммунизма побольше, чем Сартр. Перед вами, барон, сидит человек, кормивший французскую компартию двадцать лет. Деньги на партию Жоржа Марше шли из «Гвельфа».