Гёте. Жизнь как произведение искусства - Рюдигер Сафрански
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «Поэзии и правде» Гёте отрицает, будто это он отдал пьесу в печать. По его версии, это сделал Ленц, а он, поддавшись минутному настроению, не стал возражать. Как бы то ни было, комедия вышла в свет и наделала немало шума. Виланд был оскорблен, несмотря на то что в своем журнале «Тойче Меркур» отозвался о пьесе благосклонно, назвав Гёте «мастером персифляжа»[541]. Такое великодушие возымело желаемое действие: Гёте устыдился своего поступка.
Во время первых встреч с Карлом Августом во Франкфурте и несколько дней спустя в Майнце речь зашла и об этой истории, поскольку, оскорбив Виланда, Гёте оскорбил весь Веймар – так, по крайней мере, считал Гёрц. Гёте употребил все свое красноречие, чтобы выразить свое глубочайшее почтение к Виланду, и тут же написал ему примирительное письмо, на которое тот прислал вполне дружелюбный ответ. Сами письма не сохранились, есть лишь рассказ Гёте о них в письме Софи фон Ларош. О раскаянии и сокрушенном сердце в них нет и речи, напротив, прослеживается легкое сожаление о том, что он вообще пошел на примирение. «Что за чертовщина! Похоже, я превращаюсь в человека, у которого уже ни с кем нет никаких разногласий»[542]. Кнебель вскоре подметил эту черту в характере Гёте: «Его ум нуждается в том, чтобы создавать себе врагов, с которыми он может спорить. <…> О людях, на которых он в другое время обрушивался с руганью, он говорил с совершенно особым, глубоким почтением. Но он воинственный малый, с характером атлета»[543].
Через несколько недель после примирения, когда Гёте читает в «Тойчер Меркур» критические замечание Виланда о так называемых сообществах гениев и принимает их на свой счет, в нем вновь просыпается дух борьбы. В письме Иоганне Фальмер, написанном в марте 1775 года, он дает выход своему гневу: «Виланд был и остается сволочью <…>. Да не утихнет вражда между моим и его семенем»[544].
Тем временем в свет вышла еще одна, анонимная, сатира под названием «Прометей, Девкалион и его рецензенты». В образе Прометея изображался Гёте, его сын Девкалион служил аллегорией «Вертера», а рецензенты хоть и не назывались по именам, но легко угадывались по карикатурным иллюстрациям. Объектом насмешек вновь оказался Виланд. В безропотном смирении является он к Прометею:
Насколько я знаю, мы с Вами друзья
С тех пор, как вернулись Вы в наши края.
Из Майнца. Позволите ль мне Вам сапоги целовать?[545]
Увидеть самого себя унижающимся перед великим Гёте – для Виланда это было еще обиднее, чем нападки первой сатиры.
Молва приписывала Гёте авторство и этой второй комедии. Нашелся даже свидетель, утверждавший, что видел своими глазами, как Гёте принес рукопись в типографию. Гёте, однако, авторство отрицал и выступил в газетах с заявлением, в котором говорилось, что автор сатиры – его друг Генрих Леопольд Вагнер, который написал и издал пьесу «без моего участия, без моего ведома»[546]. Впрочем, полностью снять с себя вину в этой затее ему не удается. Он признает, что в комедии используются его шутки.
Именно «Прометей, Девкалион и его рецензенты» вызвали гнев Гёрца и его замечание о том, что Гёте следовало бы выпороть. Карл Август спокойнее отнесся к этой истории. Возможно, еще в декабре 1774 года, но не позднее мая 1775-го, по возвращении из Парижа и до начала свадебного путешествия, он впервые завел разговор о приглашении Гёте в Веймар; официальное приглашение последовало в сентябре того же года. Приглашение в гости. О переезде в Веймар надолго не было и речи.
В последующие месяцы графиня Гёрц с неусыпной бдительностью Аргуса следила за всем, что происходило при дворе.
В письме, написанном в ноябре 1776 года, она сообщает о размолвке между Анной Амалией и молодой герцогиней: «Они порядком друг другу надоели», а о герцоге пишет: «Достоверно известно, что он больше не желает, чтобы его мать вмешивалась во что бы то ни было»[547]. Она описывает депрессию молодой герцогини, страдавшей оттого, что ее супруг Карл Август не уделял ей должного внимания, и винившей в этом Гёте. По этой причине она была не очень к нему благосклонна и настаивала на том, чтобы его не допускали к трапезам во дворце. Анна Амалия, напротив, приблизила Гёте к себе, отчасти еще и потому, что надеялась от него узнать о настроениях Карла Августа.
Была у этого раскола и политическая подоплека, проявившаяся если не в первые месяцы после вступления молодого герцога в управление государством, то чуть позднее. Стремясь сделать подвластное ему герцогство самостоятельным и независимым, Карл Август ориентировался прежде всего на Пруссию, что в конечном итоге зашло так далеко, что, потакая своей любви к армейской жизни, он впоследствии поступил на прусскую службу в чине генерал-майора. Между тем Анна Амалия искала защиты у империи, т. е. выступала за установление более тесных связей с кайзером из династии Габсбургов, несмотря на то или, быть может, именно потому, что Фридрих II приходился ей родным дядей. В первых письмах Гёте веймарского периода об этой политической подоплеке пока еще ничего не говорится. Когда через несколько лет в отношениях между Пруссией и Габсбургами появится напряженность, Гёте, как и Анна Амалия, будет выступать за союз с кайзером. В целом он оказывается в весьма щекотливой ситуации: и с герцогом, и с его матерью он хочет сохранить открытые, доверительные отношения, не прибегая к тактическим уловкам. С Карлом Августом в любом случае, но и с Анной Амалией – между ними тоже возникла взаимная симпатия. Когда Гёте приехал в Веймар, Анна Амалия была еще очень привлекательной женщиной тридцати шести лет. Она рисовала, сочиняла музыку, любила веселые компании и танцы, интересовалась книжными новинками, собирала вокруг себя читательский кружок, восхищалась гётевским «Вертером» и брала у Виланда частные уроки по древней и новейшей философии.
Гёте и герцогиню Анну Амалию, безусловно, связывала очень тесная дружба, однако уже тогда высказывались подозрения, что их объединяло нечто большее. Супруга Гёрца называла Гёте
