Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России - Борис Григорьев

Конечно, канцлер сильно преувеличивал своё безденежье. О том, что Алексей Петрович гневил Бога, постоянно ссылаясь на свою бедность, пишет историк М.И. Пыляев. В окрестностях Петербурга у канцлера было имение Графское, оно же Каменный Нос, что в Новой и Старой Деревне. Имение было отобрано у Э. Бирона и подарено А.П. Бестужеву-Рюмину. (Граф, по свидетельству Пыляева, «подобрал» многое из того, что когда-то принадлежало опальным Остерману, Головкину и Бирону.) В 1762 году Бестужев построил в Новой Деревне для крестьян церковь во имя Благовещения, на колоколе которой были изображены герб и медали, выбитые когда-то в честь великого канцлера.

Ещё было имение на Каменном острове, доставшееся графу от М.Г. Головкина. Бестужев вложил в него деньги, которые пошли на устройство поперёк острова рва. Он велел обложить ров камнем, вокруг развёл голландские сады, а ниже, по Большой Невке, устроил тоню, которой могла воспользоваться гуляющая публика. Стоимость рыбалки колебалась от 50 копеек до полутора рублей. Рядом был построен так называемый вокзал с несколькими комнатами, в которых желающие могли откушать ухи, выпить мёда и вообще подкрепиться. Разумеется, небесплатно. Согласно Щербатову, расставленные в имении палатки имели шёлковые верёвки.

Пыляев рассказывает, что жена пострадавшего в деле А.П. Волынского, сосланного в Иркутск, а потом помилованного и поселённого в одной из симбирских деревенек графа Платона Ивановича Мусина-Пушкина, женщина колоссально богатая, просила вернуть ей ранее конфискованные в пользу казны деревни и обратилась за помощью к Бестужеву-Рюмину. Канцлер выразил сомнение, что Елизавета Петровна согласится вернуть отобранное, но посоветовал Мусиной-Пушкиной составить список лучших деревень. Графиня последовала совету Бестужева и представила ему записку, в которой были перечислены все её богатые подмосковные деревни. Прошло некоторое время, и выяснилось, что канцлер убедил императрицу отдать эти деревни ему.

Канцлер владел недвижимостью не только в Северной столице, но и в Москве, которую он очень любил. М.И. Пыляев сообщает нам, что Слободской дворец и вся местность вокруг бывшей Немецкой слободы являлась собственностью графа Алексея Петровича. Дворец канцлера в Москве был выстроен в 1753 году по точному образцу его петербургского дома. План расположения комнат в нём был точной копией плана расположения комнат в петербургском особняке. Как пишет Пыляев, это было сделано для того, чтобы не забывать своих привычек.

Роскошь в домах графа, по словам историка, была изумительной: даже верёвки в палатках этого загородного дома были шёлковые, а когда дом продали графам Орловым, то в подвале нашли столько всего, что только от продажи его содержимого составился целый капитал — одного серебра оказалось более 20 пудов.

В Москве у Бестужева-Рюмина был не один дом — ещё был дом у Арбатских ворот, что в приходе Бориса и Глеба. В церкви, которую граф реставрировал на собственные средства, висел его портрет. Дом, находившийся на реке Яузе, против Екатерининского и Лефортова дворцов, Екатерина II позже выкупит у наследников канцлера и подарит графу А.А. Безбородко (1747–1799). Польский король Станислав Понятовский (1738–1782) писал, что «во всей Европе не найдётся другого ему по пышности и убранству». Особенно хороши в нём были бронзовые изделия, ковры и стулья. Между тем граф продолжал жаловаться на нищету!

А вот эпизод 1754 года, который приводит в своей «Истории» С.М. Соловьёв: 23 января 1754 года купцы благодарили императрицу за отмену внутренних таможен и под предводительством магистратского обер-президента Зиновьева явились перед Елизаветой и преподнесли ей алмаз достоинством в 56 каратов и ценою в 53 000 рублей плюс 10 000 червонных «да рублевою монетою 50 000 рублей». От имени Сената благодарение императрице выразил великий канцлер А.П. Бестужев-Рюмин. «Можно догадываться, с какими чувствами благодарил он за приведение в исполнение проекта врага своего графа Петра Шувалова… Страх пред усиливающимся враждебным влиянием Шуваловых заставил Бестужева с восторгом пойти навстречу великой княгине Екатерине Алексеевне», — пишет наш историк.

И в это время отчаявшийся от посыпавшихся на него бед канцлер стал сближаться с Екатериной Алексеевной. Великая княгиня сама сделала первый шаг к сближению с человеком, который по её приезде в Россию был заклятым врагом её и матери. Вражда прекратилась и переросла в приязненные отношения — в основном на почве неприятия великого князя Петра Фёдоровича, и канцлер стал оказывать Екатерине одну услугу за другой. Для этого ему не пришлось жертвовать своей системой — системой своих взглядов пожертвовала Екатерина, и это было началом её неожиданного вознесения на самую вершину власти и долгого и славного шествия в качестве самодержицы Российской империи.

В 1754 году Алексей Петрович предпринял шаг к примирению с братом Михаилом, временно оставшимся без работы и проживавшим в это время в Дрездене[82]. 21 марта он отправил ему письмо, в самых первых строках которого он сообщил о получении помощи от Елизаветы в сумме 50 000 рублей. Это было сделано не зря: канцлер показывал, что он по-прежнему пользовался доверием и уважением Елизаветы. Далее он выражал сожаление о разрыве с братом и говорил о крайнем своём прискорбии «видеть, когда б только наружно казалось, якобы мы в несогласии». Кажется, Алексей Петрович ещё не верил в то, что разногласия между ними были уже непреодолимы, а потому считал тех людей, которые говорили и спрашивали его об этом, бессовестными лжецами или своими недругами. Во всяком случае, продолжал он развивать свою мысль, своими действиями он никакого повода для таких утверждений не давал и упрекал старшего брата, что тот на его частные и официальные обращения не отвечал и от его услуг демонстративно уходил: «Мне прискорбно примечать ваше старание меня во всём обходить. Не завидую я и тем комиссиям, кои вы другим поручали разные от вас партикулярно присыланные вещи её импер. величеству подносить; но я также не понимаю, для чего в том брата вашего, хотя бон только камер-юнкером, а не канцлером был, обходить… Дивятся люди, когда их однофамильцы, будучи в великом числе, меж собою несогласны, так что же о нас скажут… когда нас только двое, оба родные братья, в совершенной старости…» Радоваться разладу между близкими людьми могут только враги, пишет младший Бестужев и заканчивает письмо словами: «Отпустите мне, мой дражайший брат, буде я сим простосердечным письмом вам с огрубляю, хотя я сего в намерении отнюдь не имею».