Книга воздуха и теней - Майкл Грубер

Мелькала мысль спросить, когда Клим их покинет — раз затея с дешифровкой писем зашла в тупик, но он решил не делать этого, опасаясь, что вопрос прозвучит грубо. В конце концов, здесь дом матери, и она может жить с кем пожелает. Между прочим, почему он до сих пор живет с матерью? Это нелепо, неприлично. Наплевать на экономию ради киноинститута. Кэролайн Ролли нашла способ выбраться из немыслимой ситуации, а ее ресурсы были гораздо меньше, чем у него (о чем она сама ему говорила). Крозетти овладела решимость все изменить. Он был знаком с своими ровесниками, которые жили вместе, коммунами в Уильямсберге и на Лонг-Айленде; такие же, как он, фанаты кино и музыки. Правда, арендная плата там «кусается», но, может, стоит на время забыть о киноинституте? Вдруг он и так сумеет написать небольшой сценарий и снять по нему фильм, а потом с готовой работой пристроиться в институт и получить стипендию. Еще надо посылать сценарии на конкурсы. Эти мысли захватили его, он и думать забыл о пистолетах или угрозе со стороны неизвестных преступников — до тех пор, пока, проходя через турникет подземки, не задел за него портфелем и не услышал лязг металла о металл. Только тут до него дошло: пистолет все еще при нем.

Мой лорд, я молюсь, чтобы вы не сердились, я пишу не часто, ведь мне нелегко шифровать, а вам нелегко разгадывать. Тем не менее, мне кажется, наш план продвигается хорошо. Закончив свою пьесу о буре, У. Ш. решает отправиться в Стратфорд-на-Эйвоне, куда давно уже хотел съездить, и просит меня поехать с ним и остановиться в его доме. 5 июня мы покидаем Лондон, с нами едут еще какие-то торговцы шерстью и Спейд как охранник. В том же месяце 8 мы прибываем, семья м-ра Ш. выражает ему свое восхищение: жена, две дочери, старшая Сьюзен, младшая Джудит; также и другие в городе, У. Ш. теперь значительный человек, состоятельный, его дом в Нью-Плейс очень просторный и удобный. Но грех никакими деньгами не искупишь, расплата за него смерть.

У. Ш. снова показывает, какой он притворщик, в Стратфорде он совсем не тот человек, что в Лондоне, говорит просто, как все в этой местности, выглядит обычным городским гражданином: не говорит о театре, не говорит о своей жизни в Лондоне, не сквернословит, как там. Жена сварливая женщина, бранит его за шлюх, за то, что посылает мало денег на ее содержание, а он говорит ей одно, проявляй терпение. Он и взаправду содержит шлюху, то ли певичку из Италии, то ли иудейку, очень черную на вид, я раза три или четыре заставал ее в постели с ним. Но он не хвастается ею перед другими: в таких вещах он все делает втихомолку и еще не устраивает дебошей и шумных попоек. На людях он разговаривает о покупке земли, о ренте, займах и тому подобном.

А вот со своей дочерью Сьюзен он держится веселее и проводит с ней много времени. Она, похоже, умнее, чем обычно бывают женщины, или, по крайней мере, так говорят. Она замужем за Дж. Холлом, он доктор, пуританин, имеет хорошую репутацию. Они не говорят о религии, но я подозреваю их, а как не подозревать тех, кто нечестен насчет истинной религии? Они посещают церковь, но не причащаются, хотя ходят слухи, что их отец часто причащался, проклятый папист, но он уже умер, и мать тоже. Вроде как они потому не причащаются, что искали хоть одного истинно праведного священника, но не нашли никого.

У. Ш. очень дружелюбный со мной, только со мной говорит о театре, пьесах и той пьесе о Марии, которую ему велено (так он думает) написать. Однако проходит много дней, а он ничего не пишет, только иногда что-то в свою маленькую записную книжку. Мы много ходим пешком, я сделал себе мерную палку и помогаю ему межевать землю рядом с Ровингтоном, границы которой оспаривает его сосед, и У. Ш. очень мной доволен. Его жена, хоть и сильно старше, очень шустрая и все успевает, все время ахает и охает, но знает каждую пядь земли, где они живут, все до последнего зернышка. Младшая дочь некрасивая, не замужем, и никто не предвидится. Она не любит меня, не знаю уж почему, я с ней обращаюсь очень вежливо. Но я подслушивал под дверью, когда слуги болтали, они говорят, что она ревнует отца к старшей сестре, вроде ее он любит больше или так ей кажется, и то же самое было с его сыном, ее близнецом, который умер несколько лет назад. У. Ш. хотел, чтобы это она умерла, а не ее брат, так она думает. Похоже, я примерно одного возраста с этим умершим парнем или чуть моложе и, наверно, чем-то похож на него в глазах У. Ш., вот почему он так любезен со мной, а младшая дочь ненавидит меня за это. Так они говорили, не знаю уж, правда все это или нет, но если правда, это выгодно для нашего предприятия, мне кажется.

Теперь я расскажу, как еле избежал опасности. Вечером он неожиданно заходит в мою комнату в его доме, где я как раз шифровал со своей «решеткой». Он спрашивает, что я делаю. Я сильно струхнул, но храбро говорю, что читаю Святое Писание. Он спрашивает, а зачем эта полоска металла. Отвечаю, это копия куска ограды, что украшает склеп моей матери, на память о ней. Тогда он говорит, поэзия тоже искусство, Дик, и я заметил, что ты быстро спрятал то, что писал, когда я вошел. Может, это стихи? Нет, кузен, говорю я, это так, занимаюсь математикой от безделья. Он говорит, ха, тут тебе и Святое Писание, и числа, да ты у нас просто чудо, хоть голова у тебя не так уж и велика. Потом он ушел, вот так я и выкрутился.

Зато вот какой его секрет я обнаружил. По воскресеньям после божественной службы он имеет привычку садиться на коня и потихоньку покидать город с этим своим Спейдом, говорит, что хочет прогуляться по лесам Ардена, что неподалеку. Однажды в такой день я тоже взял коня и поскакал следом за ними через лес на северо-запад, пять миль или больше, а потом местность стала повышаться, и в отдалении стал виден замок Уорвик. Тут я слез с коня, как и они, пошел по следу через лес. Спустя какое-то время я дошел до развалин монастыря, закрытого со времен короля Генри. Там собралось много народу, все на коленях, тихо переговариваются, и еще какой-то человек, без сомнения папистский священник, со своей чашей бормочет что-то. У. Ш. тоже среди них. Я смотрю, слушаю, подбираюсь поближе, может, они плетут какие-то дьявольские козни, и тут меня хватают сзади. Огромная рука зажимает мне рот, тяжесть давит к земле, а у щеки чувствую острие. Чей-то голос говорит: тихо или ты покойник. Так проходит какое-то время, потом меня поднимают, и я вижу У. Ш., а схватил меня Спейд, его кинжал все еще не в ножнах.

У. Ш. спрашивает, Дик, зачем ты прятался, почему не пошел к мессе, разве ты не добрый католик? Я отвечаю, сэр, я испугался, что, может, это западня, устроенная, чтобы вызнать имена тех, кто ищет святой мессы, как часто сейчас бывает. Нет, говорит он, это все добрые люди из нашей местности, которые по-прежнему придерживаются старой религии. И вы среди них, говорю я. Отчасти, говорит он, поскольку я человек короля и вынужден приспосабливаться к требованиям власти, ходить по воскресеньям в церковь, как власть на том настаивает. Я спрашиваю, но вы не верите? Это, говорит он, не тебе знать, не даже королевскому высочеству, а только Богу, но хотя Джек Кальвин и все епископы говорят, что я не могу молиться за души родителей и своего маленького сына, я все равно буду. И если это обречет меня на адскую погибель, значит, так тому и быть. Он произносит все это горячо, но потом улыбается и говорит: пойдем, я покажу тебе чудо, которому ты изумишься, а ты, добрый Спейд, убери кинжал, мы среди друзей.

Ну, мы идем к старым камням монастыря, все они разрушены, заросли маленькими деревьями, раньше это был монастырь Святейшего Бозы, рассказывает он мне по дороге, когда-то тут жили святые сестры. Он показывает: вот здесь была часовня, там монастырь, и наконец мы подходим к кольцу камней, а в центре черная яма. Это источник Святейшего Бозы, говорит он, прислушайся, когда упадет камень. Он бросает голыш в яму, и проходит много времени, прежде чем мы слышим очень слабый всплеск. Здесь глубоко, говорю я. Да, еще никому не удавалось измерить его глубину, говорит он. Рассказывают, что в прежние времена девушки собирались здесь в День святой Агнессы, вытягивали вверх бадью, смотрели в воду, чтобы увидеть там лицо своего будущего мужа. Но больше этого нет, больше нет, поскольку, как нас теперь учат, Бог не любит ни состязаний, ни веселья, ни музыки, ни пышных представлений, ни других прекрасных вещей, ни даже труда милосердия, но желает, чтобы мы трепетали в своих унылых комнатах, чтобы плакали и скорбели, пока какой-то бледный лицемерный тип бубнит, что мы прокляты, прокляты, прокляты и гореть всем нам в аду. Потом он засмеялся, хлопнул меня по плечу и сказал, хватит серьезных разговоров, мы возвращаемся домой, будем праздновать и играть в мориску, как простой народ.

Так все и было. После еды вся семья высыпала на лужайку. Спейд своим ножом вырезает доску, они приглашают меня играть, но я говорю, что не знаю этой игры. У. Ш. говорит, что, мориска не для тебя? Нет, ты играешь в более серьезные игры, мой хитроумный кузен, глубокие, как источник Святейшего Бозы. Я спрашиваю, что он имеет в виду, и он отвечает, что всего лишь лондонские игры в карты. Но мне кажется, он имеет в виду что-то еще.