Ванька-ротный - Шумилин Ильич

– Давай вперед! – крикнул я.

– Они будут бить по краю деревни! К нам подоспели еще несколько солдат, и мы, обходя дома и заборы, броском подошли к середине деревни. Здесь по середине дороги стояло несколько фур, набитых почтовым багажом. Не задерживаясь, мы стали подбираться к крайнему дому. Что собственно толкнуло нас податься на немцев вперед? Страсть? Драчливый характер русского человека? Самоуверенность или огневой перевес? У нас кроме винтовок с собой ничего не было. Когда противник дрогнул, и ты видишь, что он пятится задом, у тебя появляется смелость, и даже азарт. На войне, как на чашах весов, если грузы на них лежат даже равные, кто качнул свою чашу вперед первым, тот и перевесил! Чуть замешкался, чуть подался назад – можешь считать, что на тебя противник навалится. Комбат и Карамушко по телефону не выбирают выражений. У них разго вор короткий:

– Не взял деревню? Струсил?

А тут немец сам пятится на глазах у солдат, в панике бежит от винтовочных выстрелов. (услышав вопли своего собрата). Бежавшие немцы не знали, от чего он так неистово заорал. Вероятно, что-то неотвратимое и грозное надвигается на эту деревню. Огонь прекратился. Немцы на время притихли. Вероятно, решили бежать. Для того, чтобы удрать из деревни, им нужно было перебежать от последнего дома к одиноко стоявшему в поле сараю. Сарай находился у ската дороги и на краю неглубокого оврага. Овраг и дорога, уходящая вниз, за бугор, были для немцев единственным путем спасения. По оврагу они могли незаметно и быстро удрать. Удирать всегда легче, чем догонять. У бегущего преимущество в ногах и скорости бега. Его сзади подхлесты вают пули, у него за спиной костлявая рука смерти, ужас и страх. А наши солдаты, браться славяне – народ неторопливый, и можно сказать ленивый. Занимать деревню и догонять из последних сил бегущих немцев им неохота. Пробежали две-три первых избы, заскочили внутрь и шарят по углам, рыскают, чего бы пожрать. Солдату первым делом следует разговеться. Всю ночь не ели! По глубокому снегу километров десять, считай, прошли. Солдату нужно сперва добыть что-то съестное, чего-нибудь пожевать (трофей или немецкую безделушку). А то ведь и смысла рисковать своей жизнью нет. После станции Чуприяновки, теперь им в каждой деревне будет мерещиться немецкая кухня с горячей похлёбкой, мясными макаронами на пару и вишневым компотом без косточек. Солдату, как голодной курице, во сне видится просо. Продвигаясь за немцами, мы прошли половину деревни, обогнули брошенный на дороге почтовый обоз. Колёса немецких почтовых фур поблёскивали на морозе стальными ободами. Лошадей в упряжках не было, их, видно, с ночи, упрятали в сарай. Короткохвостые немецкие лошади, как и немцы, боятся холода нашего и русского мороза. Повозок было две или три, я мимо прошел, только мигом на них взглянул. Мое внимание было сосредоточено на немцах. Мы продвигались к последнему дому, туда со всех сторон по одиночке сбежались немцы. Я обернулся назад, хотел посмотреть, не отстал ли взвод Черняева. Мы подходили с Сениным к последнему дому, а солдаты Черняева уже восседали на фурах и пороли мешки. Черняев стоял у передней повозки и спокойно смотрел снизу на своих, восседавших на фурах, солдат. Вот он что-то сказал им, и они покатились со смеха. Что это – ребячество или просто глупость с его стороны, непонимание своего места в роте? Вместо того, чтобы занять оборону и навести порядок во взводе, он стоит около почтового обоза и смотрит, как солдаты вспарывают ножами обшивки посылок. Вечно молчит, сопит себе под нос. Живого слова от него не добьешься. Встал у телеги, разинул рот и смотрит на своих солдат. Видно, во взводе сейчас у него кто-то другой хороводит. Пока я оглядывался назад и ругал в душе Черняева, рассуждал, что втыки и ругань за роту достанутся мне одному, солдаты Сенина обложили огнем крайнюю избу и выгнали немцев за заднюю стенку. На таком морозе немцы долго не выдержат, сейчас они кинутся к сараю и побегут по открытому месту. Сейчас нет времени заниматься Черняевым. Минута-другая, и у наших солдат иссякнет запал. За минуту и немцы могут одуматься. Все может вдруг измениться и неизвестно чем кончиться. Сейчас самое главное – не дать немцам прийти в себя. Паника – великая вещь! – подумал я и побежал догонять Сенина. Мы думали, что немцы из-за дома выбегут сразу и все толпой побегут к сараю. В толкотне мы их перестреляем запросто. Солдаты наши перебрали затворами, приготовились и стали ждать. Но все случилось иначе. Из-за угла побежала не толпа, как мы предполагали, а выскочил одинокий немец. Появился он неожиданно. В первый момент, несколько первых секунд, нами было потеряно. И когда раздались нестройные выстрелы, немец уже был в трёх шагах от сарая. В общем, немцу живому и невредимому удалось перебежать через дорогу. Это первый бежал с Божьим страхом. Он, конечно, не знал, под каким огнем ему придется бежать. И вообще, добежит ли он? Он бежал во всю прыть, как загнанный заяц. Но вот результат. Оказалось, что из всех, оставшихся за стеной, именно он меньше всех рисковал. Теперь и тем, и нам стало ясно, что немцы будут бежать от дома до сарая по одному. И вот из-за угла в какой-то минутой позже выскочил еще один и побежал к сараю. Он даже не бежал, а прыгал, как козел. Он не чувствовал земли под ногами. Он метался из стороны в сторону и дергался весь на ходу, приближаясь к сараю. Приятно было смотреть, как драпают немцы! Перед самым сараем он вдруг запнулся, перелетел через себя, вспахал целый сугроб перед собой, снова вскочил и, как одержимый, помчался дальше. Стрельба прекратилась, как только он скрылся за выступом сарая. Прошло еще несколько минут. И снова из-за стены дома выскочил немец. В тот же момент раздался нестройный залп, застучали затворы, затрещали одиночные выстрелы. Несколько секунд нужно на то, чтобы передернуть затвор. А немец за это время успевает отмахать несколько метров. Этот ногами работал быстро, бежал, как-то подавшись всем телом вперед. Голову он опустил и ничего перед собой не видел. Он добежал до сарая, но промахнулся мимо угла. Перед ним оказалась бревенчатая стена. Всё, что он мог – выкинуть руки вперед, но скорость была большая, и он по инерции припал к стене сарая грудью. У стены он задержался на миг, и этого было достаточно. Одной, двух секунд хватило первой пуле прижать его к бревенчатой стене. Он с усилием хотел от нее оторваться, но еще несколько пуль прошили его. И мы увидели, как он дёрнулся, навалился на стену и стал медленно, без возгласа, валиться к земле. Движением руки он сорвал с себя каску, чуть откинул голову назад и опустился на колени. Он хотел перед смертью увидеть небо. Но бревенчатая стена и нависшая снежная крыша закрыли небо от него. А ему в последний раз хотелось взглянуть на светило, и как нелепо всё вышло! Немец сделал несколько коротких взмахов руками и повалился в сугроб. Следующий немец не заставил себя долго ждать. Он не выбежал из-за дома. Он выглянул из-за угла и посмотрел в нашу сторону. Мы увидели его полную страха и смертельного ужаса физиономию. Все наши смотрели на угол дома и держали винтовки наготове, никто не стрелял.

– Может, сдаваться будут? – сказал старшина. Мы ждали, что будет делать немец. Но он повертел головой, спрятался за угол и не сразу пустился бежать. Его, вероятно, там, за стеной, разогнали за руки, потому что он вылетел оттуда, как пробка, но через несколько шагов потерял свою скорость. Бежал он трусцой, как бы придавливая снег (на ходу). Солдаты заорали, заулюлюкали, засунули грязные пальцы в рот и засвистели, как голубятники. А голубь, тяжело дыша, перебирая быстро короткими ножками, за пять шагов продвигался вперед всего на метр. Белый пар вырывался у него изо рта. Не добежав до сарая, он упал и застрял в снегу, как тот паровоз, который когда-то топили дровами. Во время бега его можно было хорошо рассмотреть. Когда немец упал, ординарец мой крикнул: Есть еще один! Но немец был цел и невредим. У него просто не было сил снова подняться на ноги. И он, как жирная вша, вращая суставами, не отрывая своего обвисшего живота от снега, быстро и неожиданно уполз за сарай.

– Жирный, как боров! – шутили солдаты, и грязными пальцами под глазами тёрли слезу. Наступила вновь тишина. Ждали перебежку очередного. Это тоже выглянул из-за угла. Его, видимо, торопили и дёргали за рукав, потому что он огрызнулся на кого-то сзади и отмахнулся рукой. И в этот момент грохнули выстрелы, щепа полетела от угла. Немец попятился назад и скрылся надолго. Но вот, наконец, немец выбежал и, вихляя ногами и руками, полетел к сараю, вздымая снежную пыль. У наших винтовок бой был верный и точный. Стреляя из них, нужно было спокойно и точно целиться. А наши солдаты стреляли наугад с живота, поэтому и этот немец добежал до сарая и скрылся. Пробежал мимо пятый, а убит только один. Даже жирного борова ползком упустили. Теперь на краю деревни собралось много солдат. Они стояли во весь рост. Всем хотелось взглянуть на бегущих к сараю немцев и, при случае, пальнуть им вдогонку. При появлении шестого раздалась сплошная трескотня. Немцы почувствовали усиление огня. И, обезумев от страха, в проулок бросилось сразу четверо. Они остервенело били по снегу ногами, из-под них летели вихри и комья снега, как из-под карамушкинского жеребца. Но не успели они сделать и трёх прыжков, как стая свинцовых ос стала их жалить и рвать на них шинели. Двое упали и продолжали корчиться, а двое остались неподвижно лежать на снегу. Для нас важно было и это. Солдаты своими глазами видели, как перепуганные немцы бегут быстрее зайца. Главное на немцев нагнать настоящего страха. Впереди еще много деревень. Вот в чём задача! За четверкой из-за угла выскочил еще один. Он был в исподнем и без сапог. Что у него было на ногах, рассмотреть было невозможно. Во всяком случае, в каждой руке он держал по сапогу и балансировал ими в воздухе.