Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Только теперь Курбан сообразил в чем дело:

— Вы хотите напасть на большевиков там, в городе?

И Кудрат–бий, окончательно запутавшийся в хитросплетениях лжи, принял возмущение Курбана за новое проявление лицемерия. Тяжело вздохнув, он ответил:

— Бог велик!

Во время разговора приближенные Кудрат–бия, — начальники отрядов без войска, начальники крепостей без крепостей, большие и малые чины, — слушали молча и только изредка кивали головами, выражая, невидимому, одобрение и согласие.

Сейчас, когда переговоры были почти закончены, Кудрат–бий вспомнил о своих советчиках. Он грозно посмотрел на подобострастные лица и резко оказал:

— Ну, а вы? Что окажете вы, мудрецы? Те молчали. Курбаши рассвирепел:

— Что это значит? Нравится, скажите: «Хорошо», не нравится, скажите «Плохо»! Ну же!

Елейный старичок заговорил:

— Великий бек! Ты собрал нас на совет, чтобы мы выслушали твое мнение. А нам что говорить? Если наш совет будет плохой, ты еще прикажешь под горячую руку отрубить голову. Нет, лучше помолчать, чтобы не плакали друзья наши, а враги не возрадовались. Ваш ум, господин, несравненен, ваши таланты…

Он захлебнулся от восторга.

Несколько секунд Кудрат–бий рассматривал исподлобья говорливого старичка, затем, поморщившись, сделал губами движение, как бы собираясь плюнуть. Но только презрительно крякнул.

Обращаясь к лже–Санджару, он заговорил вполголоса, напрашиваясь на откровенность.

— Надо бы укоротить руки наших врагов, а как это сделать, когда окружающие мою особу люди строят друг против друга козни, сбиваются с пути, проникаются духом строптивости. Но, слава богу, государство мое не без хозяина, а рука моя тверда.

Только после обильного обеда, когда Курбан и Санджар начали сборы в обратный путь, курбаши вдруг вспомнил о Зуфаре.

— Как здоровье нашего помощника?

На мгновение в памяти Курбана промелькнула картина, освещенная вспышкой молнии, там, на берегу неистового Туполанга.

— Благополучно… Они чувствуют себя благополучно.

— Что же он не приехал с вами?

— Они не высказали особого желания подвергать себя тревогам и опасностям переправы. Брод очень плохой…

Помолчав немного, Кудрат–бий осторожно зевнул, прикрывая рот ладонью.

— Вы хотите в темноте опять переправляться через проклятый Туполанг? Оставайтесь. Скоро поспеет плов, с айвой, с мясом молоденького барашка. У меня повар из Кермине, из дворца самого величества. Знатный кухарь, может в одном котле сразу пять пудов рису сварить… Оставайтесь, не отпущу.

Все было очень вежливо, любезно.

Лошади стояли под чинарами заседланные. Солнце спускалось за байсунскую гору, а курбаши все не отпускал гостей, все уговаривал их остаться. В голосе его не было и признаков раздражения, на лицах конюхов, державших под уздцы коней, можно было прочитать только терпение и скуку, толпа имамов и приближенных вторила Кудрат–бию в самых подобострастных выражениях — и все же Курбан и Санджар поняли вдруг, что стряслось неладное и что выехать сегодня, пожалуй, не удастся.

Кудрат–бий хитрил.

Санджар сделал условный знак, и Курбан, прижимая руку к сердцу, направился к возвышению, где только что были разостланы новые ковры.

Выражение полного удовлетворения разлилось по лицу Курбаши.

Курбан обернулся и сказал шагавшему за ним Санджару:

— Брат мой! Садитесь на коня и передайте моим дорогим воинам, что начальник их Санджар пребывает в довольстве и благополучии в гостеприимном обиталище друга нашего Кудрат–бия… Скажите там: «Начальник ваш и господин обрел себе место на краю бекского одеяла и пользуется достойными для своего положения почестями». Поезжайте.

Санджар легко и ловко, но без излишней торопливости, вскочил на коня и крикнув: «До свиданья! До свиданья!» — галопом поскакал по улице.

Резким движением обернулся Кудрат–бий на стук копыт, но было поздно.

Хор голосов приближенных проводил уже напутствием отъезжающего.

— Да будет вам путь.

И Кудрат–бий увидел в золотисто–красноватом облаке пыли, застилавшей сжатую слепыми домами улочку, темную фигуру удалявшегося всадника. Курбаши вздрогнул. Надо было вернуть этого человека, но как это сделать? Проводы состоялись, а задержать силой… закон гостеприимства не должен быть нарушен. Пусть едет.

После ужина курбаши вдруг резко сказал:

— Вы горец, Санджар–бек, и никогда, по всей вероятности, не испытывали, что значит ветер теббад — ветер лихорадки, а?

— Нет, я не слышал о ветре теббад, — уклончиво заметил Курбан, не понимая еще толком, к чему клонится разговор.

— Страшный ветер теббад, дующий в пустыне Кызыл–Кум. Очень страшный.

Думая, что Кудрат–бий начинает рассказывать какую–то историю, Курбан изобразил на лице напряженное внимание и приготовился слушать. Но Курбаши, после паузы, заметил:

— Этот ваш помощник, ну, который уехал сейчас, он из Бухары?

— Он, кажется, из Шахрисябза, — соврал Курбан, напряженно соображая, к чему ведут все эти странные вопросы.

— Из Шахрисябза? Нет… у этого человека кызылкумский разговор.

…Санджар, не меняя аллюра, спускался к долине реки Туполанг. В спине он ощущал некоторое неудобство, какое испытывают люди, чувствующие на себе вражеские взгляды. Санджару казалось, что из–за каждого куста, из–за каждого полуразрушенного дувала выдвигается винтовка и черный кружочек дула медленно двигается за его затылком. Он успокоился, увидев у реки группу своих всадников.

На самом берегу Санджар позволил себе впервые обернуться. Убедившись, что кругом, на многие сотни шагов, нет ни души, он с облегчением вздохнул и громко сказал:

— Так вот, наконец, где мы встретились, Али–Мардан… Ну, не поиграет кошка с мышкой.

Слова потонули в ворчливом шуме реки.

VII

Было время — шумели базары Дех–и–нау, ревом оглашали бесчисленные ослы улицы и проулки города, пестрели площади красными, синими, белыми чалмами, сотни азанчей возглашали три раза в день с минаретов всемогущество бога. Гордые локайцы проезжали, смотря поверх голов, сквозь почтительно расступавшуюся толпу; скакали, вздымая белесую пыль, бекские глашатаи; русобородые горцы, облеченные в живописные лохмотья, важно шествовали мимо лавок торговцев шелком; голодные, полунагие ребятишки глазели на горы пельменей, румяных пирожков и белых сдобных лепешек, выставленных на чеканных подносах и глиняных расписных блюдах. А под вечер, когда, солнце, цепляясь за верхушку Байсунской горы, бросало последний взгляд на Гиссарскую долину, тысячи голубоватых дымков, как по сигналу, подымались к темнеющим небесам, и ноздри начинал щекотать запах плова, столь густой, что, по выражению Мулла Агзама бек–бобо, достопочтенного историографа хакима Гиссарского, только от вдыхания можно было насытиться на целый день и даже еще больше. Было время…