Так было - Константин Лагунов

И по-прежнему смеялся…

Клубится, пенится белый туман над утренней землей, обещая погожий красный день. Бежит в тумане маленькая лошадка, шибко бежит, пофыркивая и помахивая куцым хвостом. Сидит в ходке молодая женщина, смотрит в непроницаемое молоко тумана и видит то, что не дано увидеть кому-то другому даже в ясный день, а по ее круглым щекам текут и текут слезы.

Туман стал постепенно оседать. Солнце плотней и плотней прижимало его к земле. Развиднелось дивной голубизной небо, показались верхушки деревьев. Выше солнце — ниже туман. Ниже и гуще. Кажется, лес стоит по пояс в молоке, и лошадь вроде не бежит, а плывет по молоку. Но вот и земля обнажилась. На придорожной траве вспыхнула алмазная россыпь росы. А солнце поднимается все выше и выше и греет все сильней. Высоко-высоко, невидимый глазу, переливчато запел жаворонок. Земля ожила. Окрестность наполнилась птичьим пересвистом, стрекотом кузнечиков, гудением шмелей и пчел.

Солнце вскарабкалось еще на ступеньку, выпило росу, высушило слезы молодой женщины.

Лошадь уморилась. Пошла шагом, тяжело поводя потными боками. Полина Михайловна свернула с дороги в редкий березовый лес, облюбовав небольшую поляну. «Тпру!» Распрягла Малышку и, стреножив ее, пустила пастись. Кинула пиджак на влажную траву, легла на него и сразу уснула.

Сладок и крепок сон в лесу на траве. Воздух здесь пряный и хмельной. Глухо шумят листвой березы, будто поют бесконечную, тягучую колыбельную песню.

Молодая женщина разметалась во сне. Не слышала даже, как по лицу ее ползали верткие муравьи, а в волосах запутался шмель.

Федотова проснулась от лошадиного фырканья. Глянула на часы. «Ого!» Вроде и не спала, а сколько времени пролетело. Скорее в путь.

Текут часы. Спешит на покой солнце. Дробно стукают копыта. И кажется, нет ни конца ни края до блеска наезженной дороге.

Ужасно хотелось есть. Не раз упрекнула она себя за то, что не заехала домой. Кружилась голова. Ни о чем не думалось. Даже курить не хотелось. Во рту и так полынная горечь. Надо было поехать большаком, там по пути много сел, и в любом можно было перекусить, а ее понесло напрямик по лесам. Попыталась сориентироваться, далеко ли до «Новой жизни». Получилась километров двенадцать. «Часа через полтора доберусь. Выдюжу». — И принялась понукать усталую лошадь.

Вдруг впереди раздался громкий мальчишеский голос. Федотова прислушалась. Парнишка ругал своего коня. Но какие это были похабные ругательства! И как больно было слышать их из ребячьих уст!

Скоро она нагнала подводу. На телеге возвышалась большая бочка с водой. В передке, привалившись к днищу спиной, стоял мальчишка. Он стегал кнутом лошадь и матерился.

— Стой! — крикнула Федотова, поравнявшись с водовозом. Тот опустил вожжи, и лошадь сразу остановилась. — Ты почему сквернословишь, негодник? Не стыдно тебе? Молокосос, а такое выговариваешь?

Парнишка обиженно шмыгнул носом и опустил голову, исподлобья поглядывая на разгневанную незнакомую женщину. Когда та умолкла, он сказал:

— Я что. Я бы вовсе не ругался. Ее, — кивнул на лошадь, — дед Архип к матюгам приучил. Он заболел, меня за водой послали. А она без мату ни шагу. Вот посмотрите.

Он поднял вожжи, дернул их.

— Но!

Лошадь не шелохнулась.

Парнишка стегнул ее по заду и еще громче закричал:

— Но! Шалава!

Лошадь мотнула головой и лягнула передок телеги.

— Но, — заорал мальчишка. — Мать твою… Подвода тронулась.

Федотова, с трудом сдерживая смех, расспросила водовоза, куда он едет. Оказывается, в трех километрах отсюда покос колхоза «Новая жизнь». Он вез косарям воду.

— Новожилова там?

— Угу.

— Тогда садись ко мне. Привязывай свою матерную клячу к ходку, и она побежит за нами.

Парнишка послушался. Не прошло и минуты, а он уже сидел рядом с Федотовой. Он был худущий, до черноты загорелый. Нос облупился. Глаза полны недетской серьезности. Но больше всего ее поразили руки мальчика. До запястья это были обыкновенные детские руки, загорелые и худые. Но кисти казались непомерно большими. Раздавленные работой, они разлепешились. «Это руки пожилого человека, занимавшегося всю жизнь тяжелым физическим трудом. А ведь он совсем ребенок».

Она видела сотни таких вот мальчишек, идущих за плугом, сеялкой или бороной. Видела их на сиденьях жаток и сенокосилок. С топором, с вилами, с косой в руках.

Любую тяжелую работу они делали с мужской сноровкой и неторопливостью. Маленькие русские мужики приняли на свои плечи непосильную тяжесть.

— Как звать тебя?

— Колькой.

— Значит, Колей, Николаем. А по фамилии?

— Долин.

— Комсомолец?

— Не. Скоро вступлю и пойду на тракториста. Мне Новожилова сказала: покос кончим — прикрепят меня к трактористу. А может, и на комбайн. Ей сам Рыбаков велел.

— Откуда он тебя знает?

— Рыбаков-то? — Колька заулыбался, кашлянул для солидности и принялся рассказывать о памятной встрече на дороге. Однако серьезности ему хватило ненадолго… — Бык-то ошалел и бзыкнул. Бежит, а из заду у него дым… как… как… из паровозу, — еле договорил он и зашелся хохотом.

Покачав головой, Федотова обняла мальчугана за худенькие плечи.

— Отец воюет?

Он сразу посерьезнел. Сдвинул выгоревшие белесые брови, сурово прищурился.

— Воюет. — Громко сглотнул слюну. — Только известий нет от него. С прошлого года не пишет. Мамка говорит — погиб он. А я думаю — у партизан. Кончится война — объявится.

— Семья-то большая?

— Четверо нас. Мамка пятая. Я — старший. Зимой голодно было. Еле выжили. А теперь ничего. Мамку на ферму поставили, и я работаю. На тракториста выучусь, тогда совсем заживем. Только школу жалко. Всего четыре зимы проучился. Пока война-то кончится. Так и останусь неученым.

— Ничего, выучишься. Ты парень сильный, значит, своего добьешься.

— Конечно, добьюсь. — Колька расправил плечи и вытащил из кармана засаленный лист бумаги.

— А вот это зря. Рано тебе курить. Не к чему. Только организм отравляешь.

— Зато есть не хочется. Покуришь немного — и вроде поел. Голова кружится, а брюхо молчит…

Когда они приехали на покос, люди уже отработались. Каждый занимался своим делом. У костра над большим задымленным котлом копошилась стряпуха. Чуть поодаль расположились женщины. Одни сидели, другие лежали, безжизненно раскинув руки и ноги.

Федотова подошла к ним, поздоровалась. Села рядом на охапку сухого сена. От костра потянуло теплом и аппетитным паром. Полина Михайловна повернулась к огню спиной. Но дразнящий запах так и витал возле ее вздрагивающих ноздрей. Она легла на спину, закрыла глаза.