Рабство и данничество у восточных славян - Игорь Фроянов

Довольно значительная группа дореволюционных авторов причисляла дань к факторам внутреннего общественного развития. Однако при этом дани воспринимались по-разному: то как подати, уплачиваемые зависимыми людьми своим господам и хозяевам — князьям и дружинникам, порабощавшим этих людей и лишавших их собственности на землю силой оружия, — то как налог, который получали князья на правах суверенов и правителей. Следовательно, в первом случае дань относилась к частноправовой сфере, а во втором — к публично-правовой.

Некоторые историки прослеживали эволюцию даннических отношений. Возникновение дани они обусловливали войнами и уподобляли ее контрибуции, превратившейся впоследствии в элемент фиска, т. е. в государственный налог.

Наконец, в досоветской историографии существовала еще и такая точка зрения, согласно которой дань на протяжении всей древнерусской истории выступала в качестве платы за мир, или откупа от военных вторжений. Дань обычно платили побежденные племена и народы.1

Советские ученые кое-что позаимствовали у своих дореволюционных коллег, например, идеи о дани-контрибуции и дани-налоге, но внесли в изучение вопроса и принципиально новое, связав дань с феодальной рентой. В первую очередь здесь надо назвать С. В. Юшкова, написавшего еще в 30-е годы специальную статью, посвященную эволюции дани в феодальную ренту на Руси XXI вв. Дань, по С. В. Юшкову, прошла в своем развитии два периода: первый, когда она не была еще феодальной рентой, и второй, когда она стала таковой. Сперва «сбор дани вместе с "примучиваниями" разного рода был не чем иным, как организованным феодальной властью грабежом сельского населения... ». Правление княгини Ольги знаменует решительный перелом в даннических отношениях. Ольга ликвидировала местных племенных и варяжских князей, взамен которых «была создана прочная, непосредственно связанная с центром, местная финансовая и, вероятно, судебная администрация». Княгиня устроила погосты —финансово-административные и судебные центры, где находились княжеские агенты. Смысл ее нововведений состоял в том, что «вместо периодических наездов — осеннего и зимнего полюдья князя или наиболее близких к нему дружинников, создается постоянно действующая, прочая и довольно густая сеть финансовых органов, потоке затем уже передают собранную дань или князю или представителям князя». Кроме того, Ольга учредила дани и оброки, что свидетельствует «об изменении состава сборов».2 Именно в оброках С. В. Юшков усматривал «новые дополнительные обложения», введенные по повелению киевской правительницы. Дань взималась «уроком» (общей суммой) с дыма или рала мехами, медом, воском, а оброк платился с земли, что позволяет отнести его к одному из «первичных видов типичной феодальной ренты. Оброк мог выплачиваться хлебом и другими продуктами питания или деньгами». Итак, «деятельность княгини Ольги имела своим следствием форсирование процесса сближения дани с типичной феодальной рентой. Погосты не были просто финансово-административными центрами: они были центрами феодального властвования, основными очагами феодальной эксплуатации». В дальнейшем этот процесс ускоренными темпами шел прежде всего в принадлежащих князьям и церкви волостях и городах, где «права князя и церковных властей над сельским населением ничем не ограничивались, и оно быстро превращалось в феодально зависимое крестьянство».3

Преобразования Ольги коснулись не только древлянской земли, но и всей территории Киевского государства.4 Перерождение дани в феодальную ренту произошло в результате захвата земель племен, обложенных данью, и превращения этих земель в феодальные владения князей и их слуг, постепенного упорядочения способов сбора дани в одинаковом размере (с двора или от рала), а также вследствие раздачи князьям земель данников боярам и церковным организациям.5

Таким образом, «при княгине Ольге произошла крупная финансово-административная реформа: изменился порядок взимания дани и, по-видимому, состав самой дани».6 Эта реформа создала благоприятные условия для перехода дани в феодальную ренту, а ее плательщиков из свободных земледельцев в феодальнозависимых крестьян.

Коренной недостаток построений С. В. Юшкова состоял в отсутствии серьезной фактической основы. Он разработал схему, где теория превалировала над фактами, что весьма обедняло и упрощало воспроизводимую им историческую действительность.

С. В. Юшкову возражал А. Н. Насонов. Он писал: «В соответствии со своим пониманием общественно-политического строя Киевского государства, С. В. Юшков выдвинул новую теорию — теорию превращения в Киевской Руси дани в феодальную ренту. По ряду соображений принять эту теорию не считаем возможным. Разумеется, частично дань в феодальную ренту переходила. Следует подчеркнуть, что дань остается особой разновидностью феодальной эксплуатации; источники не дают оснований полагать, что граница между поборами, собираемыми государственным аппаратом, и феодальной рентой отдельных землевладельцев стирается. Сказанное отнюдь не противоречит тому, что дань в раннюю феодальную эпоху обычно делилась, что из нее выделялись доли в пользу тех или иных феодалов. Конечно, с развитием феодального землевладения значение дани среди других источников обогащения знати падало».7

Говоря о частичном переходе дани в феодальную ренту на Руси XI-XII вв., А. Н. Насонов в то же время подчеркивал различие между этими платежами: «Дань была разновидностью феодальной эксплуатации, но эксплуатации, осуществляемой не отдельными феодалами, а государственным аппаратом».8 Высказывания С. В. Юшкова показались А. Н. Насонову отступлением от марксистских положений, ибо, приняв их, «мы придем к необходимости пересмотреть учение о феодальной ренте согласно которому древнейшими формами ренты при феодализме были отработочная рента и рента продуктами, а более поздняя — денежная. Мы знаем, что денежная рента предполагает уже сравнительно значительное развитие торговли, городской промышленности, товарного производства вообще, а вместе с тем и денежного обращения. На Руси денежная рента появляется в XV в.».9

А. Н. Насонов спорил с С. В. Юшковым главным образом с точки зрения теоретической. Но со стороны методологической был уязвим и сам, поскольку дань, собираемая «государственным аппаратом», могла истолковываться в соответствии с марксистской теорией как централизованная феодальная рента. Историк не учел такой возможности. Отсюда у него нечеткость в определении дани. Назвать дань «разновидностью феодальной эксплуатации» — не значит прояснить вопрос, поскольку остается гадать насчет конкретного смысла слова «разновидность», а также отличия по существу данной «разновидности феодальной эксплуатации» от феодальной ренты. И здесь, конечно же, не является критерием обстоятельство, кто взимал дань: государство или частный землевладелец.

Правильно указав на отличие дани от феодальной ренты, А. Н. Насонов не сумел удовлетворительно объяснить, в чем оно заключалось. Если бы он вывел данничество за рамки феодализма, его позиция была бы прочнее. Но исследователь полностью разделял общепринятое представление о феодальной природе Киевской Руси. Поэтому дань, собираемую феодальным государственным аппаратом, он объявил (хотя и частично) разновидностью феодальной ренты, войдя в противоречие с самим собой.

Если А. Н. Насонова настораживала перспектива пересмотра марксистского «учения о феодальной ренты, то украинские археологи В. И. Довженок и М. Ю. Брайчевский перешли заповедную черту, внеся изменения в каноническую, так сказать, последовательность существования различных форм феодальной ренты. Они совместно выступили на страницах журнала «Вопросы истории», включившись в дискуссию о периодизации истории СССР. Авторы выразили решительное несогласие с теми историками, которые полагали, что дань IХ-Х вв. «не была феодальной формой эксплуатации».10 Они отказались от мысли о дани как следствии военных столкновений древних обществ: «Дань не могла возникнуть в результате завоеваний; она могла означать только повинность земледельческого населения феодалу за пользование землей, которая юридически была его собственностью. И если варяги и хазары действительно собирали дань у славян от дыма и рала, то это можно объяснить той системой даннических отношений, которая существовала у славян значительно раньше и независимо от варягов и хазар». С полной уверенностью авторы статьи утверждали: «Дань могла быть только выражением крепостнических феодальных отношений, когда землевладелец-феодал посредством внеэкономического принуждения присваивал часть труда непосредственного производителя в виде продуктов этого труда. Основанием для феодала принуждать производителя отдавать ему часть продуктов было то, что производитель пользовался землей, которая юридически принадлежала феодалу. Князь, бывший верховным владыкой в княжестве, был прежде всего собственником всей земли».11