Каспар Хаузер, или Леность сердца - Якоб Вассерман

— Как это подарила? — наивно спросил Каспар.

Квант сдвинул брови. Безразличие, с которым юноша отнесся к этому событию, его оскорбило. Холодно и официально он сказал:

— Как всегда, мы начнем с Библии. Прочтите то, что вам было задано.

Это была история Иосифа.

Живет на свете старик, и много у него сыновей, но всех больше он любит младшего; и сделал он ему разноцветную одежду, чтобы отличался он от братьев своих. За это братья возненавидели его и не могли говорить с ним дружелюбно. Иосиф рассказал им свой сон о снопе: «Вот мы вяжем снопы посреди поля; и вот мой сноп встал и стал прямо; и вот ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу». И сказали ему братья его: «Неужели ты будешь царствовать над нами?» И возненавидели его еще более за сны его и за слова его. Но Иосиф незлобив и простодушен. Он не понимает, почему они сердятся на него. И видел он еще другой сон и рассказал его братьям своим, говоря: «Вот я видел еще сон: вот солнце и луна и одиннадцать звезд поклоняются мне». Нетрудно истолковать его сон, ибо одиннадцать братьев у Иосифа. И побранил его отец и сказал ему: «Что это за сон, который ты видел, неужели я, и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли?» Вскоре братья его пошли пасти скот. И сказал отец Иосифу: «Братья твои пасут скот, пойди, я пошлю тебя к ним». И увидели братья его издали, и прежде нежели он приблизился к ним, стали умышлять против него, чтобы убить его. И сказали друг другу: «Вот идет сновидец; пойдем теперь и убьем его, и бросим в какой-нибудь ров, и скажем, что хищный зверь съел его; и увидим, что будет из его снов». Но один среди них жалостлив, он предостерегает остальных. Советует им сбросить юношу в ров, но не убивать его. Когда Иосиф пришел к братьям своим, они сняли с Иосифа одежду его, одежду разноцветную, которая была на нем; и взяли его и бросили в ров; ров же тот был пуст; воды в нем не было. А когда это сделано, они вдруг видят караван иноземных купцов. Братья сговариваются продать Иосифа и продают его за деньги. И взяли одежду Иосифа, и закололи козла, и вымазали одежду кровью; и послали разноцветную одежду и доставили к отцу своему, и сказали: «Мы это нашли, посмотри, сына ли твоего это одежда или нет». И разодрал отец одежды свои и сказал: «С печалью сойду к сыну моему в преисподнюю».

Когда Каспар дочитал до этого места, голос изменил ему. Он встал, отодвинул книгу. Грудь его ходуном ходила от вздохов. Прикрыв ладонью рот, он силился подавить рвавшиеся наружу рыдания.

Оторопевший Квант впился глазами в юношу. Взгляд его при этом напоминал взгляд козы, привязанной к колышку.

— Послушайте-ка, Хаузер, — наконец проговорил он, — вам не удастся убедить меня, что вы до такой степени расстроены этой бесхитростной и к тому же давно знакомой вам историей. Насколько мне известно, эту часть Ветхого завета вы уже прошли с господином Даумером. И, конечно, знаете, что судьба Иосифа сложилась счастливо, потому что он был чистый и добрый человек. Посему прошу вас, не трудитесь. Если вы будете добросовестны, откровенны и послушны, вам будет житься вдесятеро лучше, а этими неуместными противоестественными аффектами вы у меня ничего не добьетесь. В ваши слезы я попросту не верю и, кажется, достаточно ясно доказал вам это сегодня. Слезы не приведут вас к тому, что составляет цель ваших стремлений, я ведь не охотник до чувствительных излияний, тем более по столь безосновательным поводам. Вам пора уяснить себе, что жизнь штука серьезная. И раз уж мы с вами так чистосердечно беседуем, мне хочется настойчиво вас предостеречь, не считайте дураками всех, с кем вам приходится иметь дело, это ослепление, могущее привести к самым дурным последствиям. Я расположен к вам, Хаузер, искренне желаю вам добра, возможно, у вас нет лучшего друга, чем я, но, боюсь, что вы в этом убедитесь, когда уже будет поздно. Поостерегитесь вводить меня в обман. А теперь продолжим наши занятия. Сегодняшний же случай я буду считать не бывшим.

Во время этой прочувствованной проповеди голос учителя сделался мягким и вкрадчивым, казалось, он готов заключить Каспара в объятия и прижать к своему сердцу. Но Каспар с дурацким видом недвижно стоял перед ним, и на лице его то появлялась, то исчезала беспомощная улыбка. «Что же это все значит, — думал он, — чего хочет от меня этот человек?»

Даже позднее, вспоминая разговор с Квантом, он не понял, куда клонил учитель, и пришел к выводу, что Квант самая загадочая личность из всех встречавшихся на его пути.

ЗАМОК ФАЛЬКЕНХАУЗ

Президент, после четырехнедельного отсутствия, прибыл в город только в сочельник. Подчиненные и люди, близко с ним соприкасавшиеся, заметили, что он сделался скуп на слова, мрачен и, случалось, пренебрегал служебными обязанностями.

Многие удивлялись, что прошло несколько дней, прежде чем он спросил о Каспаре. Когда надворный советник Гофман, вместе с ним возвращаясь из присутствия, спросил, виделся ли он уже с юношей, президент оставил его вопрос без ответа. На следующий день к нему явился лейтенант Хикель. Притворно заботясь о безопасности Каспара, Хикель высказал мнение, что было бы хорошо приставить к нему стражу. Президент не стал на эту тему распространяться и сухо сказал, что об этом подумает. В тот же день он велел позвать учителя и стал спрашивать его о самочувствии и поведении вверенного ему питомца. Квант отвечал и так и эдак, не то чтобы все было хорошо, но и не то чтобы плохо. Под конец он вытащил из кармана письмо магистратской советницы Бехольд и вручил его президенту.

Фейербах пробежал глазами листок, и тень неудовольствия легла на его лицо.

— Не следует обращать внимания на такую ерунду, любезный Квант, — сердито сказал он, — к чему мы придем, если станем прислушиваться к болтовне эдакой дуры. До прошлого Каспара вам нет дела, я поручил вам воспитать его дельным человеком, если об этом вы будете говорить со мной, я весь обращусь в слух, от прочих же разговоров прошу меня избавить.

Надо полагать, что столь неделикатное обхождение глубоко уязвило чувствительную душу учителя. Разобиженный, он ушел домой и, хотя президент велел в воскресенье прислать к нему Каспара, передал это приглашение двумя днями позднее, в субботу вечером.

Когда в назначенный час Каспар явился к Фейербаху, ему пришлось довольно долго дожидаться в прихожей; потом вошла Генриетта, дочь президента, и провела его в гостиную.

— Не знаю, сможет ли отец принять вас сегодня. — И она рассказала, что прошлой ночью на кабинет президента был совершен налет. Неизвестные преступники перерыли все бумаги на его письменном столе и отмычкой вскрыли ящики. Предполагается, что взломщики намеревались похитить письма или бумаги, так как ни одна вещь не была украдена, но они не нашли того, что искали, отец тщательно припрятал важнейшие документы. О вторжении сейчас свидетельствуют только выбитые окна да страшный беспорядок в комнате.

Рассказывая о странном происшествии, барышня, на мужской манер скрестив руки на груди, шагала из угла в угол. Лицо и голос ее выражали горесть и гнев. Она добавила, что отец, конечно же, вне себя из-за случившегося. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показался президент в сопровождении стройного молодого человека, лет под тридцать.

— А, вот и Каспар Хаузер, Ансельм, — сказал Фейербах. Тот, к кому он обращался, задумчиво и в то же время рассеянно взглянул на Каспара. Каспара поразила необыкновенная красота этого человека (второго сына президента, как он узнал позднее), которого жестокие удары судьбы принудили на несколько дней явиться в отчий дом за помощью и советом. Каспар любил красивые мужские лица, особливо те, на которых лежала печать ума и печали; но это лицо он видел лишь мимолетно, так как больше им не суждено было встретиться.

Президент предложил Каспару войти в свой служебный кабинет, сам же последовал за ним несколько минут спустя. Взгляд Каспара тотчас упал на висевший против двери портрет Наполеона. Удивительно. Какое сходство в выражении неприступного величия и сумрачной печали, залегшей вкруг красиво очерченных губ, с человеком, которого он только что здесь видел. А какое пышное облачение: корона, цепь и пурпурная мантия. Каспар взволновался, иной, высший, мир открывался ему. Он бы охотно приблизился к портрету, чтобы руками дотронуться до осязаемого величия. Чтобы превратить в диалог то, что так мощно к нему взывало. Он непроизвольно выпрямился — царственная фигура на портрете призывала к подражанию, — сделал несколько шагов по комнате и почувствовал радостный испуг, заметив, что глаза, горящие темным огнем, следят за ним.

Тут вошел президент и в изумлении остановился в дверях. Была ли то случайность или непостижимое стечение обстоятельств, в которых открывалась эта незаурядная судьба, но в чудесном противостоянии юноши и портрета президенту почудился знак свыше. Недаром мать Каспара (да, мать, если в свете реальных событий устоит возведенное им здание страшных предположений и половинчатой уверенности) сродни этому герою.