Тайна академика Фёдорова - Александр Филатов

Сейчас, с высоты своего двойного жизненного опыта, своего совмещённого из двух реальностей сознания, он совсем по-другому смотрел на свою мать. Ему стало её пронзительно жаль. Она ведь сюда приехала жить, совсем одна, лишь в надежде, что в эту курортную местность будут наведываться её взрослые, самостоятельные дети. Ей ниче­го ещё не было известно ни о грядущем через год приезде его младшего брата, ни о предстоящем переезде сюда самого Алексея. ("Стоп! – остановил он себя. – Это было предстоящим в той реальности. Теперь же это лишь возможное будущее! Никто пока ещё не решил создавать здесь специальный НИИ!"). Мама, с её всегдашней проница­тельностью, мгновенно поняла Фёдорова, потому что бодро и подчёркнуто уверенно сказала:

-          Ну, что ты меня жалеешь?! У меня всё хорошо! Всё в полном порядке! А вот как твои дела? Ведь ты же ничего не написал о диссертации!

-          Как это не написал? – удивился и даже обиделся Фёдоров, но сразу сообразил: – Похоже, из-за твоего обмена и переезда ты просто не получила моего письма. А дела мои – вот! – Алексей Витальевич достал из кармана служебное удостоверение НИИ МБП, где значились и должность, и учёная степень.

Мама бережно вернула сыну "корочки", взглянув на него одновременно и с чувством гордости за его успехи, и с некоторой грустью, выдававшей невысказанное желание, затаённую надежду, что сын переедет сюда, найдёт работу в университете или ещё где-нибудь поблизости. Теперь-то, как она сразу оценила, при таком-то положении сына в большой науке, это вряд ли осуществимо. Были у мамы, по– видимому, и надежды другого рода, потому что она спросила:

-          А подругу жизни ты себе ещё не нашёл? Хотя, где уж там, при таких делах и заботах, – глянула она на карман, куда Фёдоров положил своё удостоверение.

Алексей Витальевич решил, что надо успокоить мать ещё и в этом отношении. Тем более, что не появилось никакой раздвоенности сознания, ничего такого, что предвещало бы ошибочность, преждевременность его объяснения:

-          Знаешь, загадывать рано, говорить со всей определён­ностью тем более, но. Кажется, появился очень хороший шанс! Всё! Больше не скажу ни слова! Давай, лучше пойдём на море, проветримся!

-          Кстати, а как ты меня нашёл? Долго блуждал, наверное, по нашим закоулкам?

Фёдоров ответил, что это оказалось совсем не труд­ным, хотя он не стал, конечно, извещать мать о своём прекрасном многолетнем знании местности, этого вот домика, городка, его окрестностей. Вскоре они были уже у моря. Мать повела его к ближайшему спуску с высокого берега к полосе прибоя. Здесь стояла старая, без многих ступенек, ещё немецкая лестница. Выход к ней был загорожен сетчатой железной оградой около полутора метров высотой. Без малого шестидесятилетняя женщина с лёгкостью подростка перемахнула через эту изгородь и, задорно улыбаясь, повернулась к сыну:

-          Ну, что же ты замешкался? Или совсем москвичом стал, стесняешься?!

-          Ещё чего! – ответил Фёдоров и с почти такой же ловкостью перелез через ограду.

Вскоре они шли по самой кромке берега, отпрыгивая от периодически накатывавшихся более крупных волн прибоя. Фёдоров неосознанно увлекал мать к востоку, туда, где стояло полузатопленное греческое судно, разбившееся здесь много лет назад. Лет через двадцать, в иной реальности его разрежут на куски и продадут как метал­лолом. Какая судьба ждёт этот пароход теперь – в исправ­ляемой реальности, предвидеть он не брался. Солнце сияло в вышине, окружённое розоватым ореолом, но здесь не оказалось и следа того плотного тумана, который застал Фёдорова в дороге. Хотя и не спеша, но бодрым шагом они с матерью продвигались в намеченном направлении по кромке прибоя, беседуя на ходу. Фёдорова более всего интересовали обстоятельства, связанные с обменом квартир и переездом, в котором, к его сожалению и стыду, он совершенно не смог ничем помочь. Его мать, напротив, считала, что Алексей не вправе был бросать свои дела в Москве (связанные, как она ошибочно считала, лишь с защитой докторской диссертации, не предполагая государст­венной значимости его действительных дел и занятий). Привыкшая с ранней юности к труду и трудностям, она никогда не роптала на судьбу, заражая своей жизне­стойкостью всех, кто её окружал.

По направлению к Зеленоградску обрывистый берег постепенно становился ниже. Если возле Светлогорска к морю приходилось спускаться с высоты более тридцати метров, то здесь, возле ржавого греческого парохода с огромной пробоиной в борту, берег был втрое ниже. На самой его кромке располагался заброшенный маяк, ещё довоенной постройки. Одна из его бетонных опор обнажилась, выступив наружу из песчаных пород берега, регулярно подмываемого зимними штормами.

– Давай, поднимемся к маяку, – предложила мама.

Фёдорову и самому хотелось того же. Он давно уже сдерживал нетерпение, всё более охватывавшее его с каж­дым шагом, приближавшим их к месту отправки из будущего. Стараясь не выказать внутреннего напряжения, прислуши­ваясь и к своим внутренним ощущениям, и к словам матери, Фёдоров дождался, пока она полюбуется с высоты морем и рассмотрит полузатопленный корпус парохода, накренив­шегося на отмели, а затем потянул свою мать к сосняку. Но едва оба они углубились на сотню метров в молодой лес, воздух которого был густо напоен запахами хвои, как Фёдоровым овладело странное, доселе ещё не испытанное ощущение. Нет, это не было тем чувством раздвоенности сознания, которое уже не раз помогало ему выработать правильное решение при очередной малой бифуркации. Напротив. Теперь Фёдоров как бы перенёсся в будущее, одновременно оставаясь здесь же, со своей матерью. Лес выглядел крепче, выше, как бы повзрослевшим на четверть века и казался окутанным довольно плотным туманом. Среди этого тумана едва виднелись трёхэтажные корпуса. Прямо перед лицом Фёдоров различил полупрозрачную табличку, на которой, как ему показалось, было написано "Лаборатория № 10 МО СССР".

Внезапно свет в глазах Фёдорова померк, и, чувствуя сильное головокружение, он медленно осел на землю, укрытую толстым слоем старой хвои, поросшей нежной, приятно пахнущей травкой.

-          Лешечка, что с тобой? Тебе нехорошо? – услышал он испуганный голос матери, встревожившейся не на шутку.

Открыв глаза, он увидел, что туман не стал менее плотным, что посреди него едва различимо виднеются корпуса, но колючая проволока и табличка исчезли. Головокружения тоже не было. Следовало как-то успокоить мать. Поэтому он бодро поднялся, отряхнул с брюк прилип­шую к ним хвою и произнёс:

-          Воздух-то смотри какой! Сплошной кислород! Не привык я к такому в Москве. Голова закружилась! Это называ­ется гипероксией. И вообще я здесь не акклиматизи­ровался ещё. А ты что-нибудь в тумане видишь? Вроде бы постройки какие-то? Или это мне кажется?

Мама посмотрела на него. Было заметно, что тревога за сына стихает. Его объяснения показались ей убедитель­ными. Затем она огляделась, чуть прищуриваясь:

-          Ничего не могу разобрать… Но такой густой туман вижу впервые!

-          Давай пройдём через лес,– предложил Алексей Виталье­вич. Но мама отказалась: она находила это рискован­ным – идти через незнакомый лес, в тумане – можно заблудиться.

Фёдоров всё же углубился в туман ещё немного. Оглянувшись через десяток шагов, он не смог рассмотреть мать и бодрым голосом крикнул ей:

-          Ау! Где ты? Отзовись! Пойду на голос!

Он уже направился было к выходу из леса, услышав ответ матери, но тут им овладело хорошо знакомое чувство раздвоенности сознания: он почувствовал себя и здесь, и в том своём прошлом, которое было тут для всех будущим, тем будущим, которое нельзя было допустить.Это означало, что он что-то делает не так. Что же? Над ответом долго думать не пришлось. Ведь он же совсем недавно, в поезде, пришёл к идее создания здесь специального НИИ, ну, предположим, лаборатории изучения перемещения созна­ния во времени. Ведь при этих размышлениях он непроиз­вольно территориально связал такую лабораторию или филиал НИИ именно с этим самым леском, где совсем недавно ему мерещились какие-то корпуса, ограда, табличка! И всё это, весь этот удивительный мираж был виден ему одному, оставаясь недоступным его матери.

Продолжая периодически откликаться на крики Ольги Алексеевны, звавшей его к выходу из леса, окутанного туманом, Фёдоров повернулся и углубился в него. Былое ощущение раздвоенности сразу же почти полностью исчезло, а корпуса, ограда. Они стали такими отчётливыми, что, казалось, протяни руку и ощутишь шершавость распростра­нившегося в начале XXI века "короеда" – специальной штукатурки. "Да! Здесь создадим лабораторию. хроно– троники!" – решил Фёдоров, мгновенно придумав и название пока ещё не существующей науки о взаимосвязи сознания и потоков или, скажем, волн, времени. Раздвоенность сознания при этом решении бесследно исчезла. Как, впрочем, растаял и призрак корпусов пока ещё не созданной лаборатории.