А. Разумовский: Ночной император - Аркадий Савеличев

— Что? Что? — посыпались вопросы — не все это знали, во всяком случае, Кирилл-то понятия о том не имел.

— Уж тут как водится — бузотерство. Додуматься! Мало, что пьяным в зал конференции заявляется, так еще и буйство. С ума сойти! Парикмахерским манекеном избил садовника академии, немца, конечно, да еще и с фамилией — Штурм. А главного немца, Шумахера, публично обозвал вором и побил бы тут же в зале, не останови его. Значит, в тюрьме бузотер-архангелогородец! Он ведь под угрозой кнута находился. Думаете, легко было государыню уговорить? — Алексей горько усмехнулся. — Но — оды, говорю я преславной Елизавет? Я, конечно, ничего не понимаю в одах, но почему бы и не положить ее, одушку, на стол Елизаветы. Она ведь со слезами на глазах читала. Разве после этого поднимется рука для кнута? Отделался потерей полугодового содержания. А ведь гол как сокол. Вот, Кирилл Григорьевич, — кивнул он брату, — с кем тебе дело иметь придется. А ну как и мое заступничество не поможет? А ну как и рука государыни устанет выгораживать… такого славного мужика?

— Не устанет, — ответствовал президент, еще только назавтра собиравшийся ехать в академию.

— Да ты-то откуда знаешь, братец? — удивился Алексей.

— Знаю… душой чувствую!

Алексей развеселился:

— Вы слышали, други? Из молодых, да ранних. В кого бы это?..

Бестужев взял его под руку:

— А вы не догадываетесь, Алексей Григорьевич?

— В том-то и дело — догадываюсь. Но ведь судьба дважды не повторяется?

— А если трижды? При французских-то королях — что делается?

— Ну-у, мы ж не Франция!

— Верно, Алексей Григорьевич, мы Россия. Нас голыми руками не возьмешь. Вот отбились же от лопухинского дела? Хотя жаль Лопухиных, особливо Наталью, и мою свояченицу в придачу… Якутск! Зачем он нам был нужен?

— Так ведь вы тем и занимаетесь, Алексей Петрович, — приращением России.

— Да, да… И все думаю: не слишком ли много наприращивали? Пора бы в своем хозяйстве порядок навести.

— А не слишком ли это скучное занятие — порядки-то?

— Что делать, невесело, Алексей Григорьевич. Уж такой мы народ — нам обязательно подавай беспорядок.

— А раз беспорядок, так чего же лучше Гости лиц? И посвободнее, и от греха подальше. Я вот только государыню спрошу — отпустит ли?

Но не успел он вступить на ее половину и с нарочитым равнодушием изложить цель их внезапного отъезда, как Елизавета возмущенно оторвалась от туалетного стола:

— Как? Без меня?

Алексей повинно опустил голову.

А она уже командовала:

— Девки! Амуницию мне охотничью. Авдотья? Ты со мной.

Алексей вернулся смущенно-развеселым.

— Нет, не получится у нас холостяцкой пирушки. Вместе с государыней десяток фрейлин да приживалок подсядет. Что за жизнь!

Но было видно по всему, что жизнь эта ему нравится. Он на правах друга дам послал вперед Вишневского:

— Скачи, мой генерал, что есть мочи! Там ведь приготовиться должны. Карпуша от пьянства и старости уже ничего не соображает. Возьми слуг. Да егерям накажи, что государыня охотится желает.

Вишневскому не надо было дважды повторять. Несмотря на свои, тоже немалые, годы, пулей вылетел на задний двор к конюшням. С таким треском громыхнули колеса, что пересмешник Елагин посетовал:

— Да они и оси по дороге растеряют!

— А тогда мы на них самих верхами сядем.

Оставалось единственное наказать:

— Кирилл, ты к себе домой отправляйся. Тебе завтра в академию… самому Михайле Ломоносову представляться. Ну, как учинишь такой же дебош?

Кирилл без удовольствия выслушал наставления старшего брата, но стал собираться. По-хорошему — так долго ли. Но ведь и государыня не в пять же минут собралась. Ее мраморный стол, водруженный посередь уборной, возвышался что императорский трон. Он был заставлен зеркалами, банками-склянками да всем таким, что и названия ни один мужик не знал. Разве что изнеженный француз Шетарди. Но ему была послана золоченая розга, он никак не мог помешать сборам. Так что мужская компания успела насидеться, наговориться, насоветоваться, насмеяться над своим мужским смешным положением, а там каким-то ветром и дурную весть на женскую половину занесло. Мол, Кирилла-то, бедненького, баиньки отправляют. Сейчас же фрейлина Авдотья с повелением:

— Государыня желает, чтоб Кирилл Григорьевич был всенепременно при ее особе.

Бестужев под дружеский смех промолвил:

— А что я говорил! Судьба и дважды делает круги…

Так что в конце концов собралась кавалькада из пяти-шести экипажей. Да верховых с десяток: не без охраны же государыне выезжать из дворца.

VIII

Назревали более важные события, чем ссора с маркизом Шетарди или милостивое назначение восемнадцатилетнего баловня президентом Академии наук. Приближался срок свадьбы наследника престола великого князя Петра Федоровича с княжной Цербстской, которая при крещении уже получила вполне русское имя: Екатерина.

Но здоровье наследника оставляло желать лучшего. Он еще в ноябре 1744 года переболел в Москве корью, а когда тронулись в Петербург по санному пути, под Тверью запылал оспой. Громадные сани государыни, запряженные двенадцатью лошадьми и фукающие дымом от дорожной печки, были уже перед Петербургом, когда нагнавший их фурьер сообщил, что наследник слег в Хотилове. Императрица повелела немедленно повернуть дорожный дворец обратно. Алексей Разумовский не испрашивал разрешения — тоже развернул свой легкий шестерик. Так что весь январь 1745 года двор находился в Богом забытом Хотилове. Попробуй-ка размести там всех! Но ведь Елизавету не оставишь одну. С ней происходили странные вещи. Она то ругала племянника и называла его никчемным чертенком, то часами молилась на коленях о его здравии, исходила прямо-таки материнской нежностью. Никто, кроме «друга нелицемерного», не ведал ее тайных тревог: наследник чуть ли не с пеленок напивался пьян и не имел другого занятия… как играть в куклы. Да, да! В лучшем случае, кукол заменяли оловянные солдатики.

Иногда, без посторонних, она припадала к плечу Алексея, спрашивая:

— Что-то дальше будет?

— Дальше — свадьба, — отвечал он, — и долгое, благодарственное ожидание престола…

— Но престол-то — не место, где играют в куклы… и под бой барабана вешают крыс!

У наследника и такая привычка объявилась: ляпать уже не из олова, а из теста, — так выходило быстрее, — свое комнатное войско, разрисовывать его в прусские мундиры и устраивать разные военные экзерциции. Но тесто-то, надо полагать, было вкусное, вот одна из крыс и покусилась на какого-то дежурного капитана, а может, капрала, какая разница. Вражью тварь поймали и под бой барабана, по всем правилам, зачитали приговор. Смертная казнь через повешение! Барабан-то и привел тетку к племяннику. Как раз в тот момент, когда покусительницу сам наследник, самолично, вздергивал на перекладину…

Елизавета прибежала в покои Алексея вся в слезах и долго не могла ничего толком рассказать. Выходила ведь какая-то душевная болезнь.

Со свадьбой спешили, чтобы дурь наследника уравновесить спокойной мудростью его жены. На Екатерину не могли надивиться: откуда у нее, мелочной немки, взялась широкая русская душа? Она строго соблюдала все посты и все наставления своего духовника. Уже говорила по-русски не хуже своих фрейлин, да и писала довольно сносно (в то время как сам-то наследник ни бельмеса не смыслил в русской жизни). Но равновесие?.. В том-то и дело, что оно пугало Елизавету еще больше, чем дурь наследника.

Но пойми ж! Чем больше сетовала Елизавета на племянника, тем роскошнее становились приготовления к свадьбе. Мало, что съезжались в Петербург все состоятельные дворяне, иностранные послы готовили речи и подарки, так Елизавете опять вздумалось поднять на ноги чуть ли не всю Малороссию.

— Как же без матери? — парировала она робкие возражения Алексея. — Да чтоб все сестры и вся твоя родня! Иль ты забыл, кто ты мне перед Богом?..

— Как можно, господыня! — обезоруживал ее Алексей совершенной покорностью. — Одно меня смущает: при таких-то великих торжествах еще отнимать у тебя время?

— А ты не учи меня, Алексеюшка. Ты не учи!

И оставалось только припасть к ручке, которая одинаково небрежно раздавала кнуты, ссылки… и великие милости.

— Покоряюсь вашей воле, — все, что он мог сказать, по приказу Елизаветы снаряжая фурьеров.

Опять, как и в первый приезд матери, полетели депеши.

Мать уже была в пути, но Елизавета узнала, что в Адамовне осталась дочь Анна, ожидавшая ребенка.

— Эка невидаль! Рожают и в дороге.

Встречь матери, ехавшей ведь не только на свадьбу, но и на свидание с младшим сыном, вернувшимся из-за границы, был послан кабинет-курьер Писарев, с Указом: