Анжелика. Королевские празднества - Анн Голон

— Вы ранены, друг мой. Как только мы остановимся, я позову к вам своего врача.

Смущенная Анжелика догадалась, что в глубине кареты рядом с Мадемуазель сидит сама королева-мать.

— Простите, Ваше Величество!

— Вам незачем извиняться, мадам, — доброжелательно отвечала Анна Австрийская. — Мадемуазель совершенно права: вы должны ехать с нами. Скамья очень удобная, вы быстро придете в себя после пережитого волнения. Но меня беспокоят те вооруженные мужчины, что напали на вас.

— Боже правый, а вдруг они нападут на королеву или на короля? — всплеснула руками Мадемуазель.

— Кареты Их Величеств под надежной охраной, и за короля с королевой нечего опасаться. Но я, не мешкая, поговорю с лейтенантом королевской стражи.

Только теперь Анжелика по-настоящему испугалась. Она побледнела как полотно и, прикрыв глаза, откинулась на мягкое сиденье. До ее сознания дошло, что незнакомец стрелял прямо в окно кареты и только чудом никто из пассажиров не пострадал. Она прижала к себе Флоримона. Под легкой одеждой малыша угадывалось похудевшее тельце, и она остро почувствовала свою вину. Ребенок страшно устал от бесконечных разъездов и шума, которые не давали ему как следует отдохнуть. Малыш продолжал хныкать, а время от времени пронзительно и яростно вопил. Анжелика напрасно старалась укачать его и снова принялась извиняться перед королевскими особами, пригласившими ее в свою удобную карету.

Мадемуазель несколько снисходительно успокоила ее.

— Не волнуйтесь, бедняжка. Ее Величество и я, мы знаем, каково терпеть лишения с малолетними детьми. Когда двор бежал в Сен-Жермен, мне пришлось ночевать в Новом дворце[210], в роскошной комнате, с росписью, в позолоте, но без очага и с незастекленными окнами, а это не слишком подходит для января. Матрас положили прямо на пол, и моя младшая сестра, которой в ту пору было столько же, сколько вашему сыну, спала со мной. Чтобы убаюкать ее, мне приходилось петь, а она все равно то и дело просыпалась. Можете себе представить, как с ней было трудно. Она вскакивала, кричала, что ее пугает какой-то зверь; мне приходилось снова петь… И так до утра. К тому же накануне ночью в Париже я почти не спала, да и всю зиму меня мучила боль в горле и ужасный насморк. И все же, несмотря на все невзгоды, я выстояла.

Пока герцогиня говорила, Флоримон. перестал плакать и только смотрел на нее блестящими глазенками, а когда она замолчала, улыбнулся ей.

— Подумать только! Малыш словно бы понимает, о чем я говорю, — удивленно воскликнула крайне довольная собой Мадемуазель.

— У Вашего Высочества очень приятный голос, и то, как вы рассказываете, рассеивает грустные мысли, — сказала Анжелика, которая тоже успокоилась и перестала дрожать.

Мадемуазель была тронута. Среди комплиментов, которыми ее осыпали, такой она слышала впервые.

— Приятно иногда вспомнить былые невзгоды, чтобы отвлечься от сегодняшних, — произнесла она. — Жизнь настолько сложна, что я действительно счастлива, оттого что спокойно еду в карете и мне не нужно спасаться бегством.

— Вы помните, — обернулась она к королеве-матери, словно призывая ее в свидетели, — как было тяжело? У меня даже не было перемены белья. Мою ночную рубашку стирали и отбеливали днем, а дневную — ночью. Не было служанок, которые помогали бы одеваться и причесываться; так неудобно! Я ела вместе с Месье[211], у которого был очень скудный стол, но все же я старалась быть веселой, и Месье восхищала моя стойкость и то, что я никогда ни на что не жаловалась.

Казалось, что королеву не слишком расстроили воспоминания о том нелегком времени.

Но в ее голосе появились гневные нотки, когда они заговорили об ограблениях, которым то и дело подвергались монаршие повозки по дороге к Сен-Жермену. Среди них были даже три телеги с мебелью, постелями, гобеленами, бельем, одеждой и серебряной посудой, которые с криками «Хватай! Тащи!» разграбила чернь предместья Сент-Антуан.

— Я не слишком обязала вас тем, что одолжила свои вещи? — спросила Мадемуазель, не упускавшая случая напомнить об оказанных ею услугах и никогда не вспоминавшая о допущенных ошибках.

Собеседницы согласились с тем, что герцогиня де Монпансье оказала неоценимую помощь королеве-регентше, которую осуждали из-за ее связей с Испанией и по множеству других причин, тогда как принцесса, дочь Генриха IV, сумела понравиться бунтовщикам и добилась, чтобы они позволили ее людям пройти в Тюильри и взять все необходимое. Об этом случае Великая Мадемуазель рассказывала Анжелике в Сен-Жан-де-Люзе.

— Парижане всегда вас любили, — признала Анна Австрийская, и хотя она не прибавила «увы!», тон ее говорил сам за себя.

По выражению лица Мадемуазель было видно, что та, хоть и старалась сдержаться, была рада услышать эти слова из уст королевы.

Но даже самые печальные воспоминания могут служить развлечением.

Обе дамы припомнили, как среди привезенной королевой одежды оказался сундук с перчатками из Испании. И когда бунтовщики принялись рыться в нем, проверяя, не спрятано ли где оружие, они расчихались из-за пропитавших ткань сильных ароматических средств!

Анжелика невольно улыбнулась. Эти разговоры воскресили в ее памяти дни, проведенные в Сен-Жан-де-Люзе, и убедили ее в том, что они не пригрезились ей, что она делила их вместе с живым и невредимым Жоффреем, который тоже был частью королевского двора, а значит, не мог просто так взять и исчезнуть.

Она непременно найдет его. Он вернется.

Мягкие женские голоса убаюкали Флоримона.

Во сне он вздыхал, и на длинных ресницах, отбрасывавших тень на щечки, блестели невысохшие слезы. Он чуть приоткрыл круглый ротик, яркий, как вишенка. Анжелика вынула платок и осторожно промокнула его выпуклый белый лоб, покрытый капельками пота.

Великая Мадемуазель вздохнула:

— Из-за этой жары можно свариться заживо!

— Когда мы ехали в тени деревьев, было легче, — ответила Анна Австрийская, обмахиваясь большим черным веером, — а сейчас мы проезжаем места, где леса практически нет.

В воздухе повисло молчание, потом Мадемуазель высморкалась, вытерла глаза и дрожащими губами произнесла:

— Мадам, как жестоко с вашей стороны напоминать о том, что и так разрывает мое сердце. Да, лес принадлежит мне, но мой покойный отец вырубил значительную его часть, чтобы оплатить свои долги, и мне почти ничего не досталось. Я потеряла по меньшей мере сто тысяч экю — сколько прекрасных бриллиантов, какой жемчуг можно было бы купить на эти деньги!

— Ваш отец никогда не отличался рассудительностью, моя дорогая.