Двор чудес - Мишель Зевако

В первый раз король назвал ее по имени: Жилет. До тех пор он всегда говорил «дитя мое», и никак иначе.

Король продолжал:

— Вы так и останетесь со мной во вражде? Что же я вам сделал, нехорошая моя?

Жилет содрогнулась от ужаса. Тон короля переменился. Теперь она узнавала голос того человека, который силой вломился в усадьбу Трагуар и пытался ее похитить.

— Я пришел осведомиться о вашем здоровье, — сказал король. — Вы бледнеете, Жилет, вы худеете… Замыкаетесь в своих мыслях… Если бы вы узнали меня получше, то пожалели бы о том, что несправедливы ко мне. А пока я хочу вас развлечь. Завтра будет охота. Хотите ли поехать с нами?

— С удовольствием, государь! — ответила Жилет.

Франциск I был ошеломлен.

— Вы согласны?

— Да, государь. Я никогда не видала охоты, мне это доставит удовольствие.

— Матерь Божья! Давненько я не видал вас радостной! Так вы и вправду согласны?

— Да, государь!

— Ах, Жилет… — пылко прошептал король и сделал шаг в ее сторону. — Если бы вы захотели… если бы я смел надеяться… если бы это не чаянное мной согласие стало началом перемены…

— Государь, — из последних сил произнесла Жилет, — завтра я поеду на вашу охоту. А теперь, прошу вас, оставьте меня.

— Слушаю и повинуюсь, — ответил король, трепеща так же, как и она, но совсем от других чувств.

Он вышел. Жилет бегом поспешила закрыться в своей комнатке.

Король, возвращаясь к себе, сиял.

— Поддается! — шептал он. — Черт побери, долго шло дело, но все-таки…

Замысел Франциска был очень прост. В лесу он как-нибудь устроит, чтобы оказаться с Жилет наедине. Мысль о грубом насилии его нисколько не пугала.

Одно только в этом деле удивляло и даже несколько беспокоило короля: с какой легкостью Жилет, столь суровая дотоле, согласилась ехать на охоту.

А Жилет согласилась — и даже с радостью. Во-первых, бедняжке и в голову не приходило, что там можно чего-то опасаться. Ей казалось, что на охоте, где будет две-три сотни человек, остаться наедине с королем совершенно невозможно. Во-вторых, проезжая через город, она надеялась увидеть Трибуле, обменяться с ним знаками, а возможно, и словами.

Надо сказать, что в своих покоях Жилет была совершенно свободна, выходить в парк ей также было дозволено, однако строго запрещено выходить за пределы замка.

Стало быть, проезд через Фонтенбло, хоть и в огромном обществе, был шансом, которым стоило воспользоваться.

XXIX. Королевская охота

Поистине великолепная кавалькада, к великому восхищению горожан, ехала по Фонтенбло на другое утро. Постоянные возгласы «Да здравствует король!» передавали их восторг.

Жилет, сидя на вороном жеребце, пожалуй, слишком резвом для нее (зачем велели ей взять именно этого коня и кто отдал это приказание?), беспокойно смотрела по сторонам, пытаясь углядеть среди тысячи лиц на улице хоть одно дружеское. Ехала Жилет рядом с герцогиней д’Этамп, их окружала толпа дворян, в том числе д’Эссе и Ла Шатеньере, не сводившие с девушки взгляда.

Диана де Пуатье скакала впереди на таком борзом скакуне, что не всякий завзятый наездник посмел бы сесть на него.

Екатерина Медичи сидела по новой методе собственного изобретения: опираясь правой ногой на луку, приделанную к ленчику седла. Она смело гарцевала, радуясь, что может показать ножку (которая была у нее очень хороша), что может покрасоваться искусством верховой езды, что хоть на одно утро избавлена от невыносимых капризов мужа — дофина Генриха, который, впрочем, глядел только на Диану де Пуатье.

Король же, возвышавшийся на голову над окружавшими его дворянами, так и сиял. Он был очень красив: в бархатном ярко-красном камзоле, перехваченном золотым поясом, на котором висел охотничий нож с золотой рукоятью, украшенной самоцветами.

Он говорил об олене, о том, в какие собирается походы, говорил громко, смеялся, отпускал комплименты мелким дворянчикам, которые затем из поколения в поколение передавали ласковое слово, сказанное королем под настроение. А в это утро король всему миру был готов сказать ласковое слово.

Въехали в лес. Того, чего так страстно ждала, к чему так стремилась Жилет, не случилось: она не нашла лица, которое искала, и уже раскаивалась, что поехала.

На распутье кавалькада остановилась. Встали в круг, а король посередине. Собаки, еще на сворах, выдвинулись из круга. Выстроились в боевой порядок доезжачие с рогами.

Король позвал главного ловчего. Тот выехал в центр круга.

Сперва он поклонился королю, потом, не столь низко — прочим охотникам. Наступила полная тишина, и громкий, звонкий голос ловчего разносился, как голос герольда.

По его докладу, оленя вчера обнаружили у болотца в ста шагах от места, где они стояли; дорога от этого болотца ведет к большой буковой роще. Почуяв опасность, матерый олень всю ночь путал следы, а теперь забился в глубь рощи.

Главный ловчий закончил доклад. Король подмигнул Ла Шатеньере и д’Эссе, которые не сводили с него глаз. Поблагодарив и поздравив главного ловчего, Франциск I обернулся к доезжачим и махнул рукой. Это был знак к началу охоты. Затрубили рога.

Собаки, в ту же секунду спущенные со свор, тесной толпой помчались вперед, негромко лая, принюхиваясь, ища след. За ними галопом ринулись все охотники.

Но в тот момент, когда поскакал и сам король — как будто бы несколько нерешительно, словно желая, чтобы его обогнали, — наравне с ним, однако вне поля его зрения, тщательно маскируясь, вдруг поскакал некий всадник. Он незаметно присутствовал и при докладе, прячась в зарослях.

У этого всадника — стройного, ловкого, с необыкновенным проворством правившего конем среди деревьев, — на лице была волчья маска из черного бархата. Он был не из придворных.

Не был он и из числа окрестных дворян, примкнувших к охоте.

И, хотя он скакал очень быстро, всякий, приглядевшись внимательней, понял бы, что это не всадник, а всадница.

В тот самый миг, когда зазвучали рога, Ла Шатеньере подъехал к королю и тихонько спросил:

— Что прикажете, государь?

— Через полчаса будьте у скалы Отшельника.

Ла Шатеньере вернулся на свое место рядом с герцогиней де Фонтенбло, а д’Эссе тем временем занимал внимание герцогини д’Этамп.

Между прочим, скала Отшельника находилась совсем не там, где буковая роща, про которую говорил главный ловчий.

Эта скала, названная так потому, что некий анахорет когда-то и впрямь избрал там себе жилище, на деле была целой грудой скал.

Они были навалены друг на друга, образуя множество расселин, среди которых был и довольно большой грот, прежде, видимо, и служивший отшельничьей кельей.