Страж перевала (сборник) - Святослав Логинов

И все–таки, остановившиеся часы словно отрезали его от жизни. Ефим чувствовал, что отныне не он хозяин всего, что творится вокруг, а окружающее ведет его, куда хочет, диктует свою волю. Ощущение времени одно из новых чувств, подаренных человеку прогрессом. Потерять часы — то же самое, что лишиться зрения. Придется, когда рассветет, идти в деревню, узнавать, который час.

А пока — нечего валяться. Работа — лучшее лекарство от меланхолии. Она действует даже вернее, чем «той же яблочный дух».

Ефим поднялся, разобрал свои вещи, сходил с ведром к источнику, нагрел воды и перемыл посуду. Разболтал в кастрюльке сухое молоко, поставил вариться овсянку.

Настроение понемногу возвращалось.

— Не торопись! Приободрись! Мы застрахует твою жисть! — громко запел Ефим.

Овсянка традиционно считается мерзким блюдом, но если приготовить ее как надо, то получится что надо. Например — овсяная каша с обжаренными в масле яблоками.

Ефим схватил полиэтиленовый пакет и, продолжая распевать, побежал вниз. Путило вчера наврал, но где–то внизу действительно есть коричные яблоки. Господин Изивинский еще сто лет назад утверждал, что никакое другое яблоко не дает столь вкусного варенья, как это. Старые знатоки понимали толк в яблоках, хоть и придумывали иной раз несусветные названия. Чего стоит хотя бы аппетитное словечко «свинцовка». Или — серинка. Мерси боку, сами ешьте вашу серинку. Коричное кликали «коричневым», различая «зеленое коричневое», «желтое коричневое», «коричневое красное» и «росписное коричневое». Но зато они и яблонь не рубили, чтобы избежать налога на каждый привитый ствол.

Ага, вот они, ящички из хлипкой фанерки, армированные мягкой проволокой и облепленные цветастыми этикетками марокканских апельсинов. Такие ящички сотнями горели на задних дворах любого универсама, а у Путило и они приспособлены к делу. Так, посмотрим: плод средней величины, форма репчатая, уплощенная, без ребер, блюдце просторное, воронка глубокая, чистая. Плодоножка толстая, но без расширения на конце. Ну–ка, теперь поближе к лампе — нет, не наливное. Потрясти — семечки не шуршат — значит, не гремушка. Так и должно быть, все как учили. И за что Рытов меня с экзамена выпер? Еще должен быть слабый ананасный привкус, за который яблоко и прозвано коричным.

Ефим набрал в мешочек десятка полтора яблок, прикрутил на место крышку, и в этот момент безо всякого предупреждения цепочка пыльных ламп под потолком погасла. Немедленно установилась тьма, столь плотная, какая только под землей бывает.

— Так, — произнес Ефим, стараясь успокоить себя. — Ничего страшного, выберемся. Главное — не паниковать.

Он протянул руку, нащупал горячую лампу, осторожно потряс. Никакого эффекта. Значит, придется выбираться вслепую. Ефим двинулся вперед, постепенно перебирая рукой стопки ящиков. Через минуту рука провалилась, не встретив опоры — вбок отходила какая–то галерея, которой тут не должно быть. Во всяком случае, Ефим не помнил, чтобы в этом месте были развилки. Ефим свернул было направо, потом вернулся и пошел прямо. Теперь, когда темнота поглотила его, ему уже не чудились шаги и сдержанное дыхание за ближайшим поворотом. В том больше не было нужды, он попался, бездумно вляпался в ловушку, его больше не надо пугать, а можно подходить и делать с ним что угодно.

Неожиданно Ефим почувствовал, что в полушаге перед ним ждет распахнутый в полу люк. Ну конечно, люк, не замеченный саперами, а внизу новая система ходов еще сложней и запутанней, чем эта, и, главное, никем не проверенная, не изученная… там может прятаться все, что угодно…

Ефим ухватился руками за ящики, выставив ногу начал поспешно ощупывать дорогу перед собой. Простукал пол, сделал робкий шажок, снова принялся шарить ногой в темноте. В памяти всплыло воспоминание об оставленном на столе фонарике. Идиот! Ну что стоило захватить его с собой? Вот и мучайся теперь, жди, когда пол кончится, и ты кувырком полетишь в нижний подвал. И даже если там не подвал, а вульгарный поглотительный колодец, выгребная яма, не чищенная с сорок четвертого года…

Ефим вспомнил свой сон, как он тонул в грязи, и его передернуло. Ну каким местом думал Путило, когда устраивал склад в подземных казармах? Тут ничьи нервы не выдержат, здесь самые стены убийством пропитаны, никаких призраков не надо, достаточно знать, что творилось вокруг во время войны. А потом полвека могильной тишины. И тьма. И подземный холод. И тлеющие останки, которые Путило, должно быть, велел сбросить вниз вместе с осколками разбитых надолбов.

Что–то невесомое коснулось затылка, не прикосновение даже, а лишь намек, словно мягкая лапа воздух огладила вокруг вставших дыбом волос. Ефим вскрикнул и, забыв о ждущих под ногами провалах, кинулся бежать. Задетая плечом стопка ящиков с треском повалилась в проход, какое–то не в меру ретивое яблоко, чмокнув, распалось под ногой. Ефим поскользнулся и упал, не успев даже выставить вперед руки. Мрачный дорожный сон сбывался наяву, но был еще страшнее. Сон милосерден, он всегда позволяет взглянуть в лицо гибели, а здесь безликая темнота скрывала все, не любопытствуя знать, что происходит с жертвой.

Лицо и тело ожгло, словно на них плеснули жидким огнем, ощущение было как от удара, поразившего разом все чувства. Ефим отчаянно забился и лишь тогда понял, что никто его не держит, а вокруг не пламя, а вода — ледяная до боли, до ломоты в суставах вода подземного родника.

Дрожа всем телом, Ефим выбрался из неглубокой ванны. Купание отрезвило его, и он уже не мог понять, чего испугался минуту назад. Ну да, колодец здесь неподалеку, но закрыт чугунной решеткой, и, вообще, провалиться в него невозможно — просвет меньше полуметра. В крайнем случае — ногу сломаешь, и все. Теперь осталось сориентироваться, в какую сторону идти. Впереди одна развилка на боевой линии и поворот к доту. У развилки сворачивать направо… или налево? Ефим почувствовал, как дрожь от холода вновь начинает сменяться нервным тремором.

— Ну хватит, — сказал Ефим, — хватит. Сейчас соображу.

Он чувствовал, что вокруг что–то изменилось, появилось новое ощущение. Дело не в сырости и холоде, к ним он уже притерпелся, а тут что–то совсем новое. Ефим потер ладонью лоб и засмеялся. Несомненно, то был нервный смех, но в нем звучало нескрываемое облегчение.

Ефим нашел дорогу.

В воздух, напоенный дыханием зреющих яблок, вплелась иная, резко отличная нота. Пахло пригорелым молоком. Каша, оставленная на плите, сгорела, и струйка чада, коснувшись носа, верно указывала нужное направление. Принюхиваясь, расширив ноздри, Ефим двинулся в путь. Вот и развилка. И глупый поймет, что сейчас надо сворачивать направо. Теперь главное не прозевать свой поворот. Если наверху рассвело, а дверь открыта — его можно просто заметить.