Том 12. Пьесы 1908-1915 - Максим Горький

Павла. Затем, что неверно вы говорите о людях.

Антипа. Неверно? Потому что — сын… да, вот как вышло…

Павла (беспокойно). Вы, пожалуйста, не думайте…

Антипа (пристально смотрит на неё, торопливо). Про что не думать?

Павла (смущённо). Про то, о чём в четверг говорили… Нисколько он мне не интересен…

Антипа (снова обняв её, смотрит в глаза). Я — не про это, ей-богу! Я тебе верю… Сказала — ну, и кончено! Спасибо. Люблю я тебя, Павла… так, что даже задыхаюсь от этого, от силы. Идём к пруду… идём, я те поцелую там…

Павла (тихо). Ну, что это, днём — нехорошо…

Антипа (уводя её). Хорошо будет! Иди, милая… иди, вечера моего заря ясная…

(Ушли. На террасу выходит Хеверн, прищурился и смотрит вслед им. Стёпка приносит серебряное ведёрко со льдом и бутылками в нём.)

Софья (выходит). Ну-с, продолжайте…

Xеверн. Вы сегодня очень весело настроены, и это меня стесняет…

Софья. Да-а? Вам больше нравятся унылые женщины?

Xеверн. О, вы знаете, кто мне нравится…

Софья (с улыбкой). Будь вы богаче, я говорила бы с вами серьёзнее — не обижайтесь!

Xеверн (чуть поморщился). Это очень драгоценная ваша черта — сказать всегда прямо. Но — я буду богаче! Я уже есть богаче! Я хорошо понимаю, что нигде не нужно так быть богату, как в России, где только деньги дают независимость и почтение. И я знаю, что в сорок лет я буду иметь сто тысяч, — мне тридцать четыре года.

Софья. Слишком много арифметики вводите вы в жизнь.

Xеверн. А! Это — необходимость. Нужно уметь считать, хотя бы для того, чтоб в пятьдесят лет не жениться на двадцатилетней девушке. Это никогда не составит семьи и может очень вредить делу.

Софья (холодно). Вы думаете?

Xеверн. О, я уверен! Поздние браки в России всегда неудачное дело. Когда человек торопится домой — дело теряет. От этой торопливости могут пострадать интересы третьих лиц.

Софья. Мои, например…

Xеверн. И ваши. А также — мои…

(Вышел Михаил, молча поздоровался с Хеверном, налил стакан вина, сел на верхней ступени, рассматривает вино на свет. Хеверн смотрит на него сверху вниз, Софья курит и следит за ним.)

Хеверн. Утром ловили окуней, Миша?

Михаил. Ловил.

Хеверн. И — что же?

Михаил. Поймал.

Хеверн. Много?

Михаил. Одного.

Хеверн. Большой?

Михаил. Около фунта…

Хеверн. Очень плохо! Ничто не берёт так много время, как ловля рыб. (Софье.) Вчера я разговаривал с вашим предводителем дворян — это очень странное лицо!

Софья. Да? Почему же?

Хеверн. Очень! Бывал в Европе, интересуется искусством, посетил музеи — и ни однажды не был в рейхстаге! Он не понимает, что социализм — явление историческое, и смеётся над тем, что нужно изучать. Один голый инстинкт собственника-индивидуалиста не может победить социализм, — чтоб успешно бороться, нужно знать врага, — так!

Софья (задумчиво). Я — тоже не интересуюсь социализмом.

Хеверн. О, для женщины это необязательно! Да, странный человек предводитель… Он так… с яростью говорил о честных заслугах дворян перед Россией — очень красиво! Но, если ему предложить две с половиной тысячи рублей, — он без усилия покривит себе душу…

Софья (смеясь). Почему именно две с половиной?

Хеверн. Так, для примера…

Софья. Вы предлагали?

Хеверн (строго). Н-но, зачем! (Михаилу.) Вы живёте дружелюбно с Павлой Николаевной, да?

Михаил. Она очень хороший человек — честный и добрый…

Xеверн. Да? Это приятно. Но — многие русские, мне кажется, добры только по слабости характера?

Михаил. Не знаю… Вам — виднее.

(Из сада идут Антипа, Павла, порознь, оба притихшие. Все молчат, видя их.)

Антипа (ворчливо, угрюмо). Когда сердце не горит, а тлеет только — это, брат, ещё не жизнь… Ты погоди рассуждать…

Павла (устало). То вы говорите, что я глупая, то — не рассуждай…

Антипа (с досадой). Эх, да ты пойми — о разном говорю!.. (Увидал сына, выпрямился, строго спрашивает.) Ведомость готова?

Михаил. Нет ещё.

Антипа. Отчего? Ведь я сказал…

Михаил. Счета Чернораменской дачи не доставили мне…

Антипа. Как не доставили? Врёшь!

Софья. Счета у меня, не кричи! Их нужно проверить…

Антипа (входя на террасу). Ну, ты всегда заступаешься… где не надо! Проверить… что ж он сам — не может?

(Софья что-то строго шепчет ему, он мычит.)

Xеверн (Павле). Как поживаете?

Павла. Благодарю вас, хорошо…

Xеверн. Я очень рад.

Павла. Это вы — серьёзно?

Xеверн. Что именно?

Павла. Вас серьёзно радует, когда людям хорошо?

Xеверн (удивлён). О, конечно! Как же иначе? Несомненно. Когда всем хорошо вокруг меня — я выигрываю…

Павла. Как это просто и верно…

Xеверн. О, я очень люблю всё простое, оно именно — верно!

Антипа (Хеверну). Идём план-то смотреть…

Хеверн. Пожалуйста…

Антипа. Иди-ка ты с нами, Михаил! Софья, купили мы лес-то у предводителя — знаешь?

Софья. Нет, не знаю…

Антипа (Хеверну). Ты что ж, не сказал компаньонке-то?

Xеверн (хмурясь). Я был уверен…

Софья (брату). Сколько?

Антипа. Двадцать три…

Софья. Ты не хотел давать больше восемнадцати?

Антипа. Не хотел, а пришлось дать.

Софья. Почему же?

Антипа. Конкурент явился новый. После расскажу. Идёмте… Михаило — иди!

(Уходят. Хеверн идёт сзади. Софья, задумчиво покуривая, наблюдает за ним. Павла, прислонясь к перилам, стоит, опустя голову.)

Софья. Ты что грустишь?

Павла. Устала.

Софья. О чём беседовали?

Павла. Да… всё о том же… Он всё говорит, как любит меня… Я же знаю ведь это! А он — всё говорит, говорит…

Софья. Поди ко мне. Эх ты… птица!

Павла. Нет, право, ну — люблю, люблю… нельзя же всё об этом только!

Софья (грустно). Дитя моё, это очень худо, если нельзя говорить только об этом…

Павла. Да и все мужчины… Как он странно смотрит на тебя!

Софья. Кто?

Павла. Густав Егорович.

Софья. А! Он на всё так же смотрит. Хозяин.

Павла. Нравится он тебе?

Софья. Ничего, мужчина крепкий. С ним хорошо по железным дорогам ездить — нигде не опоздаешь…

Павла. Не понимаю. Это ты шутишь?

Софья. Многого ты, дружок, не понимаешь…

Павла (грустно). Да. Всё не так, как я думала…

Софья. Скажи ты мне — зачем ты вышла замуж за брата?

Павла. Я думала — иначе будет. Видишь ли — я очень боюсь всего… Всё чего-то жду… До двенадцати лет — отец пугал, потом — пять лет — в монастыре. Там тоже все в страхе живут; сначала боялись, что ограбят, — и тревожный год казаки стояли у нас и каждую ночь свистели все. Пьяные, песни поют. Монахинь — не уважали, и всё было нехорошо как-то. Все грешат против устава, злые все и друг друга боятся. Бога — тоже боятся, а не любят. Я и подумала: нужно мне встать под сильную руку — не проживу я одна как хочется…

Софья (задумчиво). Ты думала — Антипа сильный?

Павла. Он сам сказал. Мише — ничего не нужно, он чужой всем. А прежде сватались всё какие-то жадные…

Софья (лаская её). А я подумала о тебе плохо, Павля… Сначала, помнишь?

Павла. Да. Нет, я плохого не люблю, я боюсь его. Ты очень строго, бывало, смотрела на меня, и я от этого плакала в уголках… Хотелось подойти к тебе, сказать: я — не плохая, не жадная, — а смелости не хватило…

Софья. Ах, девочка, девочка, господь с тобою… Трудно тебе будет…

Павла. Мне уж стало трудно! Тут — Шохин ходит. Убил человека и — ничего, ходит!

Софья. Ты его оставь, не бойся! Он — не злодей, а несчастный…

Павла. А я думала пожить тихо, чтобы все вокруг были добрые, улыбались бы и верили, что ты никому зла не хочешь…