Поцелуй богов - Адриан Гилл

— Не знаю, Хеймд, откуда вы все это взяли, но если когда-нибудь надумаете основать религию, я ваш человек. А сейчас отправляюсь спать.

— Да, уже поздно, — улыбнулся шофер. — А я уезжаю добывать утренние выпуски — надо знать, что думает человечество о нашем спектакле. Она о вас тревожилась. Может, в чем-то и обвинит, но имейте в виду, она вас любит. Сама мне призналась. Не понимаю, почему люди говорят мне такие вещи.

— Не стоит ей смотреть на меня в таком виде.

— Да какой такой вид? Нормальный. Будто только что столкнулись с привидением.

В спальне было тепло. По кровати ползли первые щупальца рассвета. Ли, как зародыш, свернулась в постели. Джон лежал на спине и смотрел в сереющий потолок. Ладонь скользнула по его груди к животу.

— Я не сплю, — прошелестел шепот.

— Извини, что не удержал, что выпустил.

Ли перевернулась и обвила руками его шею.

— Все в порядке. Хеймд вовремя пришел на помощь.

— Там было так страшно.

— Да, пугающий вышел премьерный денек.

— Пьеса. Я совсем о ней забыл.

— Спасибо. А я нет. Лежу, наелась до отвала валиума и думаю только о ней. Никогда в жизни так не боялась. Вот ведь черт!

— Ты была потрясающа!

— Скажи мне правду, Джон, пока мы с глазу на глаз, вдвоем.

— Правду?

— Да.

— Пьеса ужасна. Я имею в виду постановку. Ходульная, манерная. Ты нервничала, от волнения запиналась. Первое действие провалилось, но зато потом… Бесподобно!

— Это когда я разделась?

— Тогда. Вышло не то чтобы шокирующе, не то чтобы непристойно — необычайно. Настоящий театр. Таким он и должен быть. К месту, но совершенно неожиданно. Разделась не кто-нибудь — сама Антигона. Абсолютно обнажилась — осталось одно ее самопожертвование. Тебе следовало что-то предпринять, чтобы перестать казаться Ли Монтаной, которая притворяется Антигоной. Раздевание каким-то образом устранило искусственность. Никто не отрицает, ты осталась сама собой, а Антигона получилась в исполнении Ли Монтаны этакой рискнувшей всем девушкой. Но тебе удалось разрушить барьер между собой и зрителями.

— Что ж, согласна. И только благодаря тому, что я сняла с себя платье. Осмелюсь предположить, что это было уместно для роли. — Ли рассмеялась. — А еще пощекотала нервы вам, мужикам, — вышибла из головы мысль, что я не знаю, как вести себя на чертовой сцене.

— А когда ты решила так поступить? Актеры явно ничего не подозревали, были просто поражены. И Сту дошел до белого каления.

— Еще как дошел. Из-за одного этого стоило рискнуть. Сраный пидор! Я пришла в театр, села в гримерной и поняла, что все никуда: постановка ужасная, я ужасна. Короче, грядет самый жуткий в моей жизни провал. Меня хотели распять. И тогда вспомнила об отце, что вышла на сцену главным образом ради него. Подумала: старый ты хрен, никогда ничего мне не делал, только косился да виски хлестал. Но когда-то рассказывал: если они играли бурлеск и представление проваливалось — публика готовилась разорвать актеров и разнести зал, — на сцену выпускали стриптизерш. И всегда срабатывало — титьки и задницы остужали горячие головы. Вот и я решила: надо выпустить стриптизерок. Выбор был таков — либо я, либо несчастная, толстая, целлюлитная деревенщина, которая играла мою сестру. Я встала перед зеркалом и прикинула: сойдет мое старое тело или не сойдет? Волосы, конечно, требовалось убрать. Я залезла в холодный, вонючий душ и при помощи маленького зеркала и подвернувшегося под руку лезвия пыталась сбрить с себя лет двадцать. А сама ужасно волновалась — до занавеса оставалось десять минут. — Ли села в постели и закурила сигарету. — Подправляла там, подправляла сям, так что стала похожей на Граучо Маркса[77] в коме. И в итоге содрала все целиком.

— И получилось потрясающе.

— Понравилось? Мужики… как вас легко зацепить.

— Меня нет. Я любил там и до этого.

— Удивляюсь, почему ты сейчас туда не пялишься. — Ли откинула простыню. — Скажи, чисто? С прежней бахромой не получилось бы должного эффекта.

Джон уставился на ее живот и понял: да, мужчин легко зацепить.

— У меня разбиты губы.

— Очень удачно: я, как Юл Бриннер, а у тебя рот, как у Роберта Митчума[78]. — Ли нежно притянула Джона к себе. — Помнишь, как у нас было в первый раз?

— Конечно.

— Кажется, так давно… Тоже рано утром. Ты пытался сломать мне руку.

— Да.

— Не забыл, что я говорила?

— Только секс, никаких игрищ, и сразу спать. Что-то в этом роде.

— А сегодня управимся?

Но на этот раз Ли не заснула.

— Не спится. Ты на меня больше не действуешь.

— Давай спустимся вниз, посмотрим, не поступили ли рецензии.

Хеймд накрыл чисто американский завтрак: бублики, копченая лососина, сливочный сыр, кофейный торт, три разновидности плюшек, сок, шампанское и аккуратно свернутые на нужных страницах газеты.

— Ну, как наши дела, Хеймд? Нет, сначала кофе. Ничего не говорите. Хотя лучше скажите.

— Вы по-прежнему звезда, дорогуша.

— А насколько большая?

— Опубликованы две рецензии. «Мейл» костерит пьесу, но восхваляет вас. Превозносит до небес. Цитирую: «Это не игра, а откровение чистого театра. Примадонна сорвала с себя платье, чтобы преобразиться в символ всех женщин мира. Никому еще не удавалось поразить так сильно зрителей, заставить взглянуть в глаза собственным страхам и сексуальности. Никогда еще связь актрисы и публики не казалась столь драматичной». А вот «Таймс» — тут посдержаннее: «Слабая постановка. Все совершенно затмил ослепительный блеск Монтаны, чья столь драматически смелая до депиляции нагота изгоняет все мысли и подтексты пьесы и из голов зрителей, и уж точно из голов остальных актеров. Этот будет жечь мою память до самой смерти». Дальше шпильки в адрес Сту. Автор такой же гомик, как и он. Помнится, они как-то поцапались. Все таблоиды дали сообщения в рубриках новостей. Вот это мне понравилось больше остальных. — Хеймд продемонстрировал первую полосу «Сан». Крупный заголовок гласил: «Звезда дает порношоу». И ниже взятая из ее книги фотография без лифчика.

— Здорово! Надо будет заключить в рамку.

— «Телеграф» тоже что-нибудь даст в вечернем выпуске. Вот примерно так. Открыть «Бабл-ап»[79]?

— Да. — Ли откинулась на спинку кресла и обхватила себя руками. — Никогда больше этого не сделаю.

— Сделаешь. Сегодня же вечером, — возразил Джон.

— Черт! Теперь целый месяц придется бриться. Что б я еще когда-нибудь сунулась в театр… Помнишь, я говорила, что хочу выяснить, как далеко простираются мои возможности? Теперь знаю — сводить публику на открытый день к гинекологу.

Зазвонил телефон.

— Нет, — ответил Хеймд, — мисс Монтана подойти сейчас не может. Я ей передам. Да, да, хорошо. Конечно. Спасибо.

— Хеймд, привезите сюда остальных актеров. День предстоит жаркий. А пока я возвращаюсь в постель. Ты со мной, Джон?

В этот вечер представление получилось другим. Не лучше, просто другим. Джон опять пошел на спектакль и заметил, что зрители тоже другие. Разница между публикой в первый и второй день премьеры была примерно такой же, как между Парижем во Франции и Парижем в Техасе. И обиженная критиками труппа вела себя по-другому. Актеры поняли, что они — всего лишь фон для Ли, и быстро скорректировали свое поведение. Единственным чувством, которое царило на подмостках, стала досада. А примадонна, наоборот, выглядела гораздо лучше, свободнее, по временам даже драматично. Когда наконец Креонт кликнул стражников, все зрители подались вперед. Ли немного их помучила и только после этого требующим овации жестом сорвала одеяние, и пока их сетчатки насыщались зрелищем, постояла, а затем удалилась со сцены.

Сту в театр не пришел, отчего актеры обиделись еще сильнее: решили, что им оставили разгребать его дерьмо. Кто-то даже написал на доске объявлений: «Пора переходить к правильным ребятам». Ли рассмеялась, когда Джон объяснил, кто такие «правильные ребята».

Сту в театр не пришел, но Оливер явился. И пузырился в гримерной:

— Ли, дорогая, ну что тут скажешь? Невероятно!

— Могли бы сказать: «Никто никогда не играл так до вас Антигону».

— Сердце мое, вы абсолютно правы. Никто и никогда. Это точно — вы ни на кого не похожи. Хотел сказать вам это вчера, но из-за сумятицы на вечеринке не сумел пробиться сквозь толпу ваших почитателей. Вы должны собой гордиться. И я, ваш покорный слуга, тоже собой горжусь. Уж предоставьте мне такую возможность. Это я заметил искру, успех в зародыше. Другие ворчали, а я настоял. Теперь им приходится идти на попятную.

— Но только не Сту, — возразил Джон. — Его отсутствие весьма красноречиво.

Оливер сразу посерьезнел и грузно опустился на стул.