Революция Гайдара - Петр Авен

Нам с Кохом Андрей очень понравился. Блестящий, тонкий рассказчик, он помнит происходившее 20 лет назад так, будто это было вчера. Нам хотелось с ним беседовать еще и еще. Я жалею, что мы мало разговаривали раньше. И, надеюсь, рассказанное Козыревым будет интересно не только нам.

Петр Авен (П. А.): Андрей, давай начнем с твоей карьеры. С МИДа СССР, где ты, как я помню, был настоящей звездой. Молодой звездой.

В МИДе СССР

Андрей Козырев (Ан. К.): Я профессиональный дипломат и действительно сумел сделать очень успешную карьеру в союзном МИДе. Сначала все у меня развивалось медленно, однако к 1990 году я стал начальником управления международных организаций. Раз уж мы хвастаемся (а почему — нет?), то я был самый молодой начальник управления в МИДе.

П. А.: При этом никакого особенного блата за тобой не было?

Ан. К.: Блата никакого не было вообще.

П. А.: И внешность у тебя не вполне русская, для МИДа это было важно.

Ан. К.: У меня при такой внешности (а твои намеки частично небезосновательны) совершенно идеальная анкета. А в Советском Союзе анкета все-таки была на первом месте. Били по морде, а назначали по анкете. Оба родителя были коммунисты. Анкета моя, естественно, очень сильно проверялась, еще при поступлении в МГИМО. Я и сам был сначала убежденный коммунист и пережил такую внутреннюю революцию года примерно с 1976-го.

П. А.: А в МГИМО ты как поступил? Это тоже без блата было почти невозможно.

Ан. К.: МГИМО — это отдельная история. Я после школы сознательно пошел не в институт, а рабочим на московский машиностроительный завод «Коммунар». Мне было реально интересно посмотреть, что такое быть заводским рабочим. Мои родители из интеллигенции, а я решил — сначала на завод, а потом — в армию (у меня был год до армии). На заводе мне, с одной стороны, очень понравилось, а с другой — очень не понравилось, что понятно. И к весне следующего года я все-таки решил поступать в институт.

П. А.: То есть первый год ты никуда не поступал?

Ан. К.: Никуда. А на заводе я занимался общественной работой, я ею вообще всю жизнь занимался. Устраивал капустники, КВН. Было очень весело. И когда я решил все же поступать в институт, мне парторг цеха сказал: «Тебе самое лучшее — получить у нас рекомендацию. Я тебе от завода дам рекомендацию, и тебя примут в любой институт». Я говорю: «Нормально. Очень даже здорово». Обрадовался.

Альфред Кох (А. К.): А что делал завод «Коммунар»?

Ан. К.: Он делал пылесосы. Но это в одном цеху, а всего цехов было 50 с лишним. И в других цехах делали совсем даже не пылесосы. Оформиться туда на работу было как на выезд за границу. А я был рабочим. И получил эту рекомендацию. Но куда идти? Я же прозевал нормальную подготовку, потом особо не подготовишься на заводе, работать тяжело было. Пока втянулся, измучился. Куда поступать? Без серьезных знаний. И кто-то мне умно подсказал, может даже в парткоме: «Есть такой Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, куда принимают исключительно по рекомендации. А что ты там знаешь, не знаешь — это никого не волнует, главное, чтобы ты мог общаться с иностранцами. У нас завод режимный, поэтому тебе доверие, на этой теме и можно поступить». Я очень обрадовался, пошел в этот университет Патриса Лумумбы, а там вообще экзаменов не было, там были собеседования. Со мной побеседовали, сказали, что все очень хорошо, потом вдруг прибегает парторг и говорит: «Слушай, неприятность. У нас такая степень допуска на заводе для рабочих, что тебе три года нельзя выезжать за границу». А оформление в Патриса Лумумбу — это как прямой выезд за границу.

А. К.: Прямой контакт с иностранцами.

Ан. К.: Да. У меня была секретность, а там прямой контакт с иностранцами. Ну вот такой облом, а мне уже деваться некуда, июнь, то есть поезд ушел, причем я туда все-таки готовился, математикой занимался, хотел почему-то на физико-математический поступить. Но, видимо, ребята в парткоме, а я думаю, не только в парткоме — была организация, которая за всем этим следила: за секретностью и прочими вещами — просто оказались нормальные люди и на самом деле ко мне испытывали какую-то симпатию. И стали они куда-то звонить и что-то узнавать. Вот тут-то МГИМО и всплыл, потому что это был второй институт, в который принимали по таким рекомендациям.

А. К.: Но в МГИМО все равно экзамены сдавать надо было! Особенно язык!

Ан. К.: Надо, но язык у меня был хороший.

А. К.: Откуда?

Ан. К.: А я учился в испанской спецшколе. Испанский язык — редкий, и, кстати, думаю, было достаточно трудно оценить знание испанского. То есть целый ряд факторов сложился очень удачно, и в общем-то эти ребята, прямо скажем, из КГБ, сами, по-моему, мои документы перенаправили к своим в МГИМО. Не знаю, представляет сейчас это государственную тайну или нет, в МГИМО была параллельная структура управления институтом. Декан, например, и дядька там на курсе — начальник курса.

А. К.: Это и были настоящие начальники?

Ан. К.: Настоящие. Они были отставного возраста в основном. Мы их очень хорошо знали, они нас очень хорошо знали, то есть это была вторая структура управления. Через них все это и произошло. Не знаю, какая их роль была при принятии экзаменов, но экзамены я сдал очень хорошо. Вообще, начальник нашего курса был порядочным человеком, как и многие другие из этой системы, с кем мне доводилось работать. Особенно на среднем уровне…

П. А.: Ты когда закончил МГИМО?

Ан. К.: В 1974-м.

П. А.: Попасть в МИД, наверное, тоже было очень трудно?

Ан. К.: Трудно. У нас на курсе было много студентов (и среди моих друзей), у которых были весьма влиятельные родители. В общем, был канал, через который меня вытащили из распределения и посадили в МИД. И все. Это сделали люди, которым это ничего не стоило, и по своей инициативе.

П. А.: То есть в МИД ты попал фактически через друзей.

Ан. К.: Да. Но дело в том, что я тогда, с одной стороны, как всегда в жизни бывает, радовался, а с другой стороны — сильно расстраивался потому, что я предполагал уже, что они не будут следить за мной. Это одноразовое мероприятие.

А. К.: И можно сгнить где-нибудь клерком.

Ан. К.: Я потом шесть лет сидел в самой младшей должности, потому что на меня никто не обращал внимания. Я понимаю человека в управлении кадров. Он как бы ждет, что кто-то проявится. Вот как Петя догадался, что так просто в МИД не попадешь? Так и там человек, кадровик, сидел и понимал, что так просто не попадают, да? Читал анкету, ответа нет. Значит, какой-то должен быть ответ. Он, как любой чиновник, ждал, когда будет какой-то сигнал. А мне к тем, кто помог, идти было совершенно неудобно, хотя это были дружеские отношения, но они специфический характер носили в тот момент, а потом этот специфический характер прервался, и у меня не было возможности опять туда идти, и я попал в подвес. И поэтому начало у меня было очень тяжелое. Я защитил диссертацию за это время.

П. А.: Что послужило изменению твоего статуса?

Ан. К.: В МИДе, да и во всей советской системе был элемент отбора кадров не только по принципу блата. По этому принципу у нас все ребята давно уехали, получили должности атташе сразу. К тому времени, когда я получил пост атташе, большинство наших ребят уже были третьими секретарями, если не вторыми. Но потом начинается история, что надо работать. Управление-то большое, человек 60–70, а реально работают человек пять-шесть. Нужно записки в ЦК готовить, их много, есть и другая работа, которая требует знаний, умения написать, сформулировать и т. д. Поэтому начальник начинает ценить людей, которые в состоянии эту работу сделать быстро и качественно. Потихонечку я начал расти, а потом мне страшно повезло. Такой почти анекдотический случай, я, наверное, уже был первым секретарем или типа этого, и заболел человек, который вел запись заседания коллегии, и меня начальник мой вызвал и сказал: «Будешь сидеть в углу зала коллегии, чтоб тебя никто не видел, потому что тебе нельзя. По уровню должности нельзя присутствовать на коллегии и записывать. Главным образом записывай то, что скажет министр». А это был наш вопрос, рассматривались итоги работы международных организаций. «Значит, записывай, что скажет министр, и потом надо будет очень быстро это дело оформить». Министр был уже в возрасте, говорил без бумажки, очень схематично. Я надиктовал бумагу, которую от лица министра направил вверх. Компьютеров тогда не было.

П. А.: Министр был Громыко120.

Ан. К.: Начальник мой посмотрел запись, может, что-то поправил, в общем, мы очень быстро это дело отдали в секретариат. Я чуть ли ночью не спал, потому что ответственное дело, причем начальник мой был очень порядочный человек, я знал, что он никогда себе не присвоит, если скажут, что хорошо. Шанс был такой: если не понравится — получить по шапке, но не очень сильно, потому что это не мое дело, а если понравится, то начальник не присвоит, по крайней мере, все лавры. И действительно, «наверху» очень понравилось, министр это дело утвердил и бумагу эту напрямую отправил в Политбюро.