Ирина Дедюхова Армагеддон № 3 - Ирина Дедюхова

Бездеятельность вначале радовала капитана, потом начала тяготить. Никого ему на помощь Капустин не прислал. Да и вагон передвигался так, будто специально стремился запутать следы. Днем Веселовский ругал себя последними словами и думал, что полковник Федосеев прав, и никакой такой хрени действительно не бывает. Но как только садилось солнце, на него накатывали волны сонной одури и приходили странные, почти осязаемые сны.

На вторую ночь он вдруг увидел во сне, как его боевой соратник майор Капустин мирно жрет ватрушки со своим земляком майором Потапенко, повесившим свой китель 64-го размера прямо на откинутый плазменный монитор его, капитана Веселовского, ноутбука. Чувствуется, что, сплавив младшего по званию в командировку, эти пендюки особо не парились, на глазах расцветая в его отсутствие.

Ни про какие синяки-царапки Капустин, подливая чаек и угощая ватрушками Потапенко, не печалился, дикими ночными ужасами дружка не потчевал. Сидят себе, чаек хлебают и домашней выпечкой подъедаются…

И до того эта картина жизненного равновесия сослужившев расстроила капитана Веселовского, что он даже поначалу не заметил, что Потапенко… чем-то его даже не раздражает, как всегда, а тревожит. Вызывает чувство опаски. Хотя чего там может быть опасного в пендюке Потапенко? Но будто бы присутствует в нем нечто…. другое, будто просматривается какое-то явное несоответствие.

И этот несоответствующий пендюк вдруг кладет и перед Капустиным бумагу и говорит странным замогильным голосом: «Подпиш-ши-и!..» А капитан Веселовский как бы глядит из-за плеча Капустина на бумагу и медленно опупевает от ее содержимого вместе с Капустиным. В бумажке написано, будто бы он, то есть майор Капустин, не может больше терзаться маниакальной навязчивой идеей — немедленно убить главного энергетика России. Сам-то он понимает, что это нехорошо, но общая обстановка, сложившаяся в их учреждении, постоянно навевает и подталкивает его к совершению тяжкого дорожно-транспортного происшествия с применением автоматического оружия типа АК-103. Можно сказать, у него нет больше сил — противостоять внешнему давлению профессиональной среды и преступной склонности собственной личности. Поэтому он просит не судить его строго, благодарит за все и выражает надежду на скорую встречу со всеми в ином, лучшем мире.

Капустин поднимает недоумевающую преступную личность на Потапенко и, вместе с капитаном Веселовским, внезапно понимает, что силенок-то, чтобы противостоять такому давлению профессиональной среды — у него явно недостаточно. До Капустина начинает доходить, отчего это службиста Потапенко, вечно застегнутого на все пуговички, вдруг сегодня собственный китель стал стеснять. Перед ним, вместо обычной хари Потапенко, — какая-то невыносимо страшная морда с желтыми глазами без зрачков.

Капустин хватается за кобуру с криком: «Признавайся, куда Женю Потапенко девал? Если сожрал, то никогда не прощу, сука! Слышишь, никогда!» А кобура-то не расстегивается! И ноги не слушаются, потому что внезапно распахивается дверь, а там… второй такой же, только движется боком, потому что ноги у него обе… левые. И Веселовский понимает, что в таком сне у Капустина совершенно нет никаких шансов… На бумаге вдруг сама собою появляется подпись Капустина красными чернилами… рядом капает еще несколько удивительно ярких алых капель… с кителя майора, которому в горло вонзились четыре длинных лезвия, выросшие прямо из руки одного из сборщиков подписей… потом само собою открывается окно и ватное, безвольное тело начальника особого отдела без звука переваливается через широкий подоконник…

В этот момент Веселовский проснулся весь в поту. Он вначале так обрадовался, что это был сон, а потом огляделся, и ему стало еще тошнее, чем в том ужасном сне про чаепитие Капустина.

Вокруг него росли странные деревья, увешанные связками экзотических фруктов. Летали бабочки, птички какие-то… Хорошо там было, если честно. Было просто здорово вплоть до того момента, как он увидел, что между кустиков такого замечательного места ползет уже знакомая гадина в сопровождении белобрысой гражданки из первого купе.

У Васильева прямо все внутри опустилось. Вот, блин, такой сон испортил! А эти двое его, вроде, не замечают. Ну, ясно дело, во сне же все происходит. Девка идет, значит, яблоко трескает, а в руке еще авоську таких же яблок несет. И, что характерно, голая абсолютно. И, главное, нет таких яблок вокруг! Веселовский наметанным взглядом все вокруг прикинул — точно нет! Разная фиолетовая, оранжевая тропическая пакость зреет, а нормальных красных яблок, как у этой девицы в авоське, — нет! И еще такая мысль у него сразу зародилась: «Они что, в магазин за ними сползали, что ли? Голые?»

А эта змеюка ползет за бабой и нежно нашептывает: «Кушай яблочки! Куш-ш-шай! Тебе сейчас надо, тебе надо многое увидеть наперед!»

Веселовский, пропустив безмятежно жующую Марину Викторовну, тихонько окликнул змея: «Эй, Кирилл! Поди-ка сюда! Чо не заходишь-то?»

— А, служивый! — явно обрадовался новому человеку змей. — Тоже спиш-шь?

— Сплю, конечно, — неуверенно сказал капитан. — Помнишь, ты говорил, что определяться будешь, за кого стоять? У меня сейчас такой хреновый сон был, что я тоже, кажется, определился…

— Вот и ладненько, вот и хорошо! — равнодушно прошипел Кирюша, с умилением глядя на голую женскую спину, покачивавшуюся меж разлапистой растительности.

— А ты, Кирилл, определился? — с надеждой спросил Веселовский.

— Определился! — восторженно подтвердил змей, закатив маленькие противные глазки. — Я, служивый, до кончика хвоста — за нее! Это же надо такое искуш-шение для меня выдумать! Как нарочно! А еще говорят — «змей-искуситель»!

Змеюка смущенно захихикала, девушка тут же оглянулась и томно позвала: «Кира!», продолжая медленно, сонно двигаться куда-то в направлении зарослей. Змей закрутил головой и ринулся узким сильным телом вслед за нею, уже не обращая никакого внимания на Веселовского.

Окончательно Веселовский проснулся серым, блеклым утром с противным вкусом во рту от съеденного во сне какого-то приторно-сладкого фрукта. Внутри этого фрукта, с мохнатой шкуркой, было много мелких черных косточек, маковыми зернышками застрявшими в зубах. Капитан их просто заколебался выковыривать зубной щеткой в туалете. Потом он, сев на давно не мытый стульчак прямо в брюках, долго смотрел на свою зубную щетку, а потом — на свое отражение в грязном зеркале, и почти сразу ему захотелось застрелиться.

Выйдя из туалета, он увидел их всех троих. Они продвигались к противоположному тамбуру, видно, решив посетить вагон-ресторан. Внезапно он все понял! Никаких сомнений у Веселовского больше не осталось. Это был тот самый просветляющий момент истины.

Он долго сидел в купе, бессмысленно глядя на проплывавшие за окном пейзажи. Потом лег, положив подушку сверху голову. И в его бедной, несчастной голове тут же прозвучало сонное шипение: «Слышь, служивый! Забыл сказать, на всякий случай. Помнишь, ты какую-то чушь говорил, будто всегда только приказы и закон исполнял, помнишь?.. Во! Запомни наставление от неизвестного тебе гражданина Иакова: «кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии». Вот тебе и выбор, служивый! Действуй! И еще… Если хоть пальцем девочку тронешь-шш… Просто подумаешь-шш какую-нибудь гадость ей сделать, служивый!.. Ты меня понимаешь-шш?»

Ночью, в разгар дежурства, ей опять стало плохо. Как-то не по себе. Очевидно из-за этой ресторанной еды. Нет, Марина была благодарна, конечно, Седому, проявившему принципиальность. Он заявил, что раз Ямщиков всю дорогу жлобски попрекал их растворимой лапшой, то больше они и его дурацкую ветчину жрать не станут. Теперь они будут обедать исключительно в ресторане. На его личные средства, чтобы его никто не смел попрекать тем, как он свое чудо отдал. Отдал, между прочим, свое, а не чье-нибудь. Не ворованное, короче. Просто он не выносит, когда лица женского пола имеют лысую голову. Это у него глубоко личное, никого не касается. И поскольку любому козлу теперь понятно, что после отдачи всяких там чудес чудесатых, в будущем ему ничего не светит, потому и сберегать средства совершенно он считает глупым и недальновидным. Сам он собирается встретить неизбежное с вывернутыми карманами, чистенькими до самого шовчика. И пошли все нах!

Первое время Марине очень нравилось ходить в ресторан. Тем более что Ямщиков, покуражившийся в последнее время довольно, вроде бы даже старался загладить свою вину. Наталию Семеновну никто из них старался не вспоминать, Ямщиков звал сыграть Марину в карты, по перрону погулять, пытался шутить… И она чувствовала, что уже совсем его простила, но как только Ямщиков выходил в коридор, Седой переубеждал ее в том, что прощать его еще рано, что такую вину, как у Ямщикова, люди кровью искупают, а ей вообще-то хорошо бы научиться быть гордой и независимой.