Ибн Баттута - Игорь Тимофеев

Сегодня нелегко определить круг чтения Ибн Баттуты в его бытность слушателем танжерского медресе. Еще труднее поименно назвать авторов, с трудами которых он мог познакомиться во время своих странствий. И все же не вызывает сомнений, что, находясь на высоте научных знаний своего века, Ибн Баттута был знаком со многими из них, а поэтому представлял себе Индию гораздо лучше, чем его европейские современники…

Бухара еще не оправилась от последствий монгольского нашествия. С горечью описывая развалины мечетей, медресе и рынков, Ибн Баттута отмечает, что все это Дело рук «проклятого Чингиса».

Жизнь постепенно восстанавливается, но, по свидетельству Ибн Баттуты, «в Бухаре нет людей, смыслящих в науке, и о науке здесь не радеют».

А ведь когда-то радели, и еще как! На надгробиях бухарского кладбища высечены имена ученых, известных во всем мусульманском мире. Одно имя громче другого.

Можно ли не склонить голову перед могилой Абу Абдаллаха аль-Бухари, автора классического трактата «Алъ-Джами ас-Сахих» («Правильный свод»)? Можно ли бестрепетно миновать бухарское предместье Фатхабад, где захоронен великий ученый Сейф ад-дин аль-Бахарзи? А сколько еще достойнейших из достойных жили и творили в блистательной столице Мавераннахра в те достопамятные времена, когда мир еще не знал об уготованной ему страшной судьбе! Кровью обливается сердце при виде безжизненных руин, среди которых змеится, пробиваясь к свету, несмелая еще весенняя зелень. «Воистину, — думал Ибн Баттута, — прав был Имру иль-Кайс, поэт доисламской Аравии, начавший свою касыду словами: „Постойте! Поплачем!“ Ибо что на свете стоит больших слез, чем пустынное пепелище, где истерзанная душа уже не найдет ни радости, ни покоя и где от прошлого к будущему безжалостно разрушены все мосты!»

Из Бухары Ибн Баттута отправился в ставку правителя Чагатайской Орды хана Тармаширина. Там, в маленькой палатке, разбитой неподалеку от мечети, одна из наложниц Ибн Баттуты родила ему дочь. Девочка сразу же стала любимицей Ибн Баттуты, но, отмеченный особой благодатью в познании стран и людей, он, к сожалению, не был счастлив ни в женах, ни в детях. Тоненькая ниточка привязанности, появившаяся в ту ночь между ним и маленьким беспомощным существом, окажется такой же непрочной, как и все остальные человеческие связи в беспокойной, суетной кочевой жизни Ибн Баттуты.

«Мне казалось, что эта девочка родилась под счастливой звездой, — вспомнит Ибн Баттута много лет спустя. — Я ее очень любил. Но она умерла через два месяца после прибытия в Индию».

В своих воспоминаниях об Индии Ибн Баттута посвятил смерти ребенка несколько строк. Но и этого достаточно, чтобы понять, какой болью обожгла его сердце несправедливость судьбы, неизменно заставлявшей его за неуемную страсть к далекому приносить в жертву то, ближе чего у человека нет и не может быть.

Следующая остановка в Самарканде. Многое Ибн Баттута знал об этом прославленном городе. И не только из сочинений арабских географов. Весь мусульманский мир пишет на бумаге, именуемой самаркандской, и нет лучше ее нигде, хоть пройди весь белый свет от Магриба Д° страны Син. Тайны ремесла были заимствованы у китайцев, плененных в битве на Таласе в 751 году. С той поры и распространились по всему Самаркандскому Согду водные толчеи, в которых размельчали коноплю и другие волокнистые материалы для подготовки бумажной массы.

А какие в Самарканде выделывали ткани! Серебристый симгун, самаркандская парча, красная ткань — мумараджал, льняная — синизи, тончайшие шелка всех цветов и оттенков — все это вывозилось отсюда крупными партиями и шло нарасхват на рынках ближневосточных городов.

А еще был славен Самарканд своими невольничьими рынками. Сюда отовсюду везли пленников, захваченных во время набегов и междоусобных войн, и местные работорговцы годами готовили их к будущей нелегкой судьбе, терпеливо обучая юношей военному делу, девушек — пению и танцам. Немало юношей, доставляемых сюда в оковах, впоследствии становились отважными воинами и, продвигаясь по лестнице военной карьеры, достигали важных государственных постов и даже основывали собственные династии.

А какие дела вершились в скрещении главных улиц Самарканда, на купольном перекрестке, именуемом на местном наречии «чарсу»! Здесь находились конторы менял, ворочавших огромными деньгами, здесь выдавались баснословные ссуды и учитывались векселя, подписанные банкирами Дамаска и Багдада, Исфахана и Дели.

Все это в прошлом. Чингисовы орды раскаленным утюгом прошлись по Самаркандскому Согду, не пожалели ни старого, ни малого. Рушились, превращаясь в пыль и тлен, древние самаркандские стены, и громкая слава торгового города уходила, как вода уходит в песок,

Но убить все живое еще не удавалось никому. Шли годы, и жители Самарканда, разбежавшиеся кто куда, постепенно возвращались к разрушенным очагам и по кирпичику вновь складывали то, что стояло веками и будет стоять еще много веков. Город без крепостных стен похож на птицу без перьев, но по берегам арыков, как прежде, поскрипывают водоподъемные колеса, и журчащие ручейки разбегаются в разные стороны, туда, где буйно разросшиеся сады, как и встарь, изнемогают под тяжестью плодов.

Далее следуют города Хорасана — Термез, Балх, Мерв, Нишапур, Герат.

«В Хорасане четыре больших города, — вспоминал Ибн Баттута. — Два из них населены людьми, и это Герат и Нишапур. Два других разрушены до основания, и это Балх и Мерв».

За горами, покрытыми снежными шапками, лежит Индия. Огромный караван еще только втягивается в горное ущелье, а на восток уже мчатся гонцы, торопясь доставить в Дели депеши о приближении торговых гостей.

Глава четвертая

«Услышанное не сравнится с увиденным», — утверждает арабская поговорка. И это поистине так. Целый ворох небылиц тебе с готовностью выложит всякий, кого ни спроси, а копни поглубже — и выяснится, что незадачливый словохот ни разу в жизни не ступил ногой дальше городского рынка, и все, что он знает, почерпнуто из баек, на которые так горазды бродячие проходимцы, развлекающие публику в странноприимных домах.

То, что Ибн Баттута видел своими глазами в маленькой деревушке по пути в Мултан, показалось ему чудовищным и невероятным.

По пыльной деревянной улице двигалась странная процессия. Впереди шли барабанщики и трубачи, за ними верхом на конях следовали женщины в дорогих одеяниях, благоухающие жасмином и розовым маслом. Каждая из них держала в правой руке кальян, в левой — миниатюрное зеркальце. Люди бежали рядом, стараясь дотронуться до поводьев, что-то кричали, размахивали руками. Женщины смеялись им в ответ, позвякивали серебряными побрякушками.