Верное слово - Дарья Зарубина

– Верно, Машута, Егорову показаться обязательно надо. Вот как мёртвых фрицев в землю вколотим, так и отвезу тебя к нему. А пока у мамы поживёшь. И от болота, и от вокзала подальше. Тебе сейчас нервничать нельзя.

Маша попыталась возмущаться, не раз напомнив мужу, что после Александра Евгеньевича она среди них самый сильный теоретик, и умоляла отвезти к свекрови – маме Гале. А то мама Лида, узнав, что у неё скоро будет внук, не выпустит дочку дальше палисадника и не даст поднимать ничего тяжелее чашки с чаем.

– Она творогом будет кормить, – жалобно произнесла Маша. – Разве тебе меня не жалко?

Она выглядела совсем девочкой, обиженной и наивной школьницей, которую взрослые не взяли с собой на последнюю серию захватывающего фильма, решив, что происходящее на экране слишком жестоко. Маша расстраивалась так искренне, что Серафиме ненадолго показалось, что так и есть – подруга не желала пропустить конец истории, даже если это может быть опасным.

Маша простилась со всеми, по очереди обняла подруг. Напомнила профессору о каких-то лишь им двоим понятных переменных в формуле против фрицев, на расчёт которых ушли вечер и ночь, а потом заторопилась, забегала по комнате – искала косынку.

Игорь и Решетников вышли на крыльцо, Лена последовала за ними.

Едва оставшись вдвоём с Серафимой в комнате, Маша переменилась, тотчас превратившись в ту решительную и собранную женщину, которую знала Сима.

– Я знаю, что мне с вами нельзя, – проговорила она тихо и грустно. – Ты всё очень хорошо сделала там, на поляне. Мне когда Александр Евгеньевич магометрию показал – я сразу поняла, через что ты прошла, чтобы заставить… Сашу саму себя развеять. Береги себя там, и Игоряшу моего береги. Профессору я не верю. Он никого не жалеет. Жалость не алгоритмизируется. Великий человек, но… пешки мы для него. Если почувствуешь, что не так что-то идёт, – звони. Я от мамы Гали убегу на первом московском поезде. Бумаги с расчётами я кое-какие стащила у него, кое-что переписала. Думать буду.

Сима слушала торопливый шёпот Маши и кивала, соглашаясь и обещая. В приоткрытую дверь долетал шум ветра в ветвях и смешки мужчин, предлагавших Маше применить заклятье поиска, раз уж ей нужно столько времени для обнаружения косынки.

Формула для «зигфридов» оказалась проста и сложна одновременно. Зов по Курчатову с применением эмоциональной связки был, с точки зрения магической науки, шагом рискованным. Волшебство как точная дисциплина вообще не слишком сочеталось с такими нестабильными факторами, как чувство. Эмоциональный якорь может быть создан точно под объект и закреплён так, что не понадобится даже удерживающее заклятье. А может уйти в «молоко», не затронув сущности, которую пытаются привязать к якорящему магу, и тогда получится бесконтрольная сила и уязвимый на уровне самых тонких материй маг, потративший силы на бесполезный якорь.

Но ещё рискованнее зова с базой на эмоции было позволить вторгшейся в тело сущности почувствовать себя победившей. Позволить ей действительно занять часть существа мага, отдать ей часть себя, своих сил или, как сказали бы люди, далёкие от научного атеизма, часть души. А потом по живому отделить от себя этот кусок, переплетя заклятье материализации с популярным среди полевых хирургов бескровно-отсекающим по Пирогову.

Упокаивая то, чем стала в Кармановском болоте Саша, Сима действовала скорее по наитию. Не обманула интуиция, получилось. К тому же по максимуму сработал эмоциональный якорь – сперва на привязку: одно чувство, один объект, общие воспоминания, а потом – на мотивацию к самоуничтожению. Но на то, что кто-то из «зигфридов» аннигилируется, надеяться не стоило. Сущность формирует магический отпечаток сильного боевого волшебника в сочетании с активным катализирующим желанием или целью. Погрузив Сашу в свои воспоминания, Серафима лишила её цели – увидеть Учителя. Стоило желанию, удерживавшему Сашу от растворения в потоке первоэнергии, исчезнуть, как тотчас распалась и сущность.

Но такой фокус едва ли пройдёт с фашистами. Не надеясь на чудо, Маша дописала в формулу два варианта заклятий отторжения, чтобы отбросить капсулированную сущность от мага. Далее активному магу следовало быстро закрыться бронёй, а поддерживающим – ударить Ясеневым.

На последнее боевое нужны были трое не ниже восемнадцати по Риману. И по магу на каждого из немцев. Их было четверо – Серафима, Лена, Игорь и профессор.

Почитай, трое, потому что в подготовке Ясенева от Игоря было мало толку, слабоват. А пускать председателя к фрицам, памятуя просьбу Маши, Сима отказывалась. Они прекрасно знали, что «серафимы» сумеют противостоять трансформантам – их тело уже было изменено для того, чтобы стать пристанищем подобной сущности. Но вот Решетников и Игорь…

– Всегда мечтал попробовать на себе собственные расчёты, – рассмеялся в ответ на сомнения Симы старый учёный. – Я ещё крепкий, Серафима Сергеевна. Только всё равно троих нам маловато будет. Как думаете, не согласятся ваши подруги в последний раз Родине послужить? Скажете, как их найти, и мои ребята…

– Я сама, – оборвала его Сима.

Нельзя было давать профессору адреса подруг. Может, и не выдаст он их, но давить будет до тех пор, пока не сделают так, как ему нужно, не задумываясь о том, что пережили девчата, с каким трудом, какой ценой выстроили свою простенькую обычную жизнь. Родина оказалась худшим из ростовщиков – вновь и вновь требовала возврата долга, который, казалось бы, могло с лихвой покрыть одно лишь Кармановское болото. А бои? Спасённые города, отбитые у врага эшелоны, развороченные немецкие танки, высоты, которые фрицам так и не удалось взять? Когда успели несколько девчат так задолжать Родине, что она вновь требует от них умереть за неё? А может – пойти на то, что хуже смерти.

Как бы ни считал старик-профессор, а имеют право девчата сами решить, как быть. И никому староста не позволит их заставить. Согласятся – дадим бой фрицам. Нет – их право, годами заточения, боли и безумия купленное. Воспользуются им – придёт время думать, как обойтись без «ночных ангелов».

– Вы нужны, Нелли Геворговна. Не понимаете, верно, как нужны. Своим друзьям, Родине… – Голос профессора в телефонной трубке перебивали помехи, словно кто-то над самым ухом разворачивал карамель. – Не могу сейчас всего вам рассказать. Не по телефону такие разговоры вести следует, но приказываю вам, как руководитель операции, завтра же быть в Москве.

– Я не могу, – ответила Нелли, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и строго. – Я ассистирую на сложной операции.

– Я звонил вашему начальству, товарищ Ишимова…

– Горская.

– Мне сказали, что все операции, кроме срочных, отменены из-за проверки. Вы можете поехать. Другой вопрос, хотите ли?

– Я не могу, – повторила Нелли, чувствуя, как пылают от стыда щёки.

– Что ж, гражданка Ишимова, ваше право. Не вы первая трусиха среди героических «ночных ангелов». Но если вдруг слова «дружба» и «долг» для вас значат хоть что-то… мы вылетаем…

Его голос потонул в шуме на линии и грохоте крови, шумящей в висках и затылке.

Нелли положила трубку на рычаг, прислонилась к стене, пережидая, пока комната перестанет плыть перед глазами. Девочки справятся без неё, а капитану Волкову завтра утром идти на комиссию. И ему некому помочь. Некому, кроме медсестры Горской.

– Не могу, – не дослушав, покачала головой Поленька. – Хочешь, трусихой меня назови, но не могу. Я от магии в тот самый день отказалась, как имя переменила. Я всё сделала, чтобы формулы забыть, символы, всё забыть. Продавцом в магазин платья устроилась, чтобы даже близко никакой магии.

Они сидели в кафе втроём: Лена, Поленька и Сима. В Москве ещё остались Нина и Юля, но Громова бросила трубку, едва услышав голос старосты, а Юле Рябоконь Серафима и вовсе не стала звонить. Подруга выразилась в прошлый раз как нельзя ясно – не станет она больше иметь дела с предательницей.

Оля Рощина согласилась сразу. С Нелли говорил Решетников, и уж если профессор не додавил – не стоит мучить и требовать долг дружбы.

Сима очень надеялась уговорить Поленьку, но та не сдавалась. Нервно промокнула салфеткой подкрашенные губки, поправила газовый платочек на шее, поднялась.

– Простите, девчата. Ей-богу, простите. Не могу я. Не хочу больше умирать.

– Хоть с нами посиди, – попыталась остановить её Лена, но Поленька уже вертела в руках шляпку, высматривая зеркало. Пробормотала что-то про обед, который вот-вот закончится, строгую начальницу отдела готового платья и поспешила к двери.

– Словно мы заразные… – буркнула Лена, глядя на пустой стул и чашку с алым следом помады поверх синей каймы. Поленька едва пригубила свой чай. Да что там, даже пирожное не взяла – любимое, песочное. Знала, что откажется, уже когда шла на встречу с подругами, знала.

– Зачем вообще приходила? – расстроилась Лена. – Уж лучше бы отказалась по телефону, чем вот так.