Монстролог - Рик Янси

Земля позади него разверзлась, подняв в воздух, словно взрывом, фонтан воды и грязной тины. Пол ушел из-под ног, Малакки потерял равновесие и упал на колени, винтовка отлетела в сторону, а сумка соскользнула с его плеча, когда он повернулся, чтобы не упасть лицом прямо в грязь. Он покатился спиной вперед по слякотной жиже к расширяющейся воронке в полу. Выражение его глаз было до ужаса мне знакомо: так смотрел на меня Эразмус Грей и мой бедный отец. Это был взгляд приговоренного человека, еще не до конца поверившего, что приговор уже приводится в исполнение. Вцепившись пальцами в землю, он сползал все ниже, и на мокрой почве оставались борозды; ноги его беспомощно дергались, погружаясь в центр круговорота оседающей земли и воды позади него. Потом вдруг что-то дернуло его за сапог и потащило вниз. В следующий миг он увяз уже по колено. Он кричал и звал меня. Тело его вращалось вместе с грязным водоворотом с такой скоростью, что мне казалось, мальчик вот-вот сломает себе шею. Над поверхностью оставался уже только его торс – вертикально – с протянутыми ко мне руками. Так же тянули руки ко мне и Эразмус Грей, и отец, и эта немая мольба вывела меня из ступора. Я бросился к нему, ухватил за руку, но он оттолкнул мою руку и неистово стал махать на сумку, брошенную рядом. Он утопал теперь по грудь, его затягивал вниз тот же монстр, который пробил насквозь тело навигатора Бернса на борту «Феронии», и кровь хлынула из его раскрытого рта. Самка вонзила когти ему в спину, так глубоко, чтобы ухватиться за позвоночник и вцепиться в него, как в ручку, за которую она тянула его вниз.

Но я неправильно трактовал отчаянный призыв Малакки. Он не имел ничего общего с мольбой о спасении. В отличие от Эразмуса Грея и отца, Малакки не стремился освободиться. Никогда. Для этого было уже слишком поздно. Сведенными судорогой пальцами он все указывал на сумку. Я поднял ее и подал ему. В немом смятении я наблюдал, как он вытаскивает гранату. Он прижал ее к груди, продернул палец в кольцо и только потом посмотрел на меня с торжествующей улыбкой. Зубы его были в крови. Он закрыл глаза; голова его откинулась назад; на лице было выражение покоя и смирения. Он погружался постепенно – сперва руки, потом шея, а потом в последний раз открылись его глаза – он пристально и бесстрастно смотрел на меня, не мигая.

– За Элизабет, – прошептал он и исчез в кровавой пене.

Я отпрянул, а потом быстрее кинулся прочь – подальше от этого места. Земля задрожала, стены тряхнуло, и огромные куски камней и земли посыпались с потолка. От последовавшего за этим взрыва меня подбросило в воздух. Падение, как ни странно, оказалось не фатальным – я упал на тело Антропофага, которого подстрелил Малакки. Я шмякнулся на него и замер. В голове гудело, я насквозь промок в воде и тине, был весь в грязи, ошметках плоти и осколках костей. Я сел и протер глаза. Горло драло от висевших в воздухе осадков пороха и земли. Я обернулся посмотреть на место жертвоприношения: взрыв образовал десятифутовый кратер, в центре которого лопались розовые пузыри.

А как же Доктор? Я посмотрел на вход в туннель. Вдруг там завал? Вдруг они с Кернсом оказались в подземной ловушке? Или, что еще хуже, погребены под обломками, закопаны заживо?

Я встал, покачиваясь на нетвердых ногах, сделал шаг по направлению к стене и… замер. Дым немного рассеялся, и я увидел вход – его не завалило. Но не этот утешительный знак заставил меня замереть. Я кое-что услышал. Кое-что поднимающееся из кровавого кратера у меня за спиной. Волоски на моей шее встали дыбом. Кожу между лопатками стянуло. Все мои мышцы свело. Очень медленно я повернул голову – и увидел ее. Огромная самка Антропофаг на моих глазах вырастала из вспученной рокочущей земли, словно страшная пародия на Венеру, рождающуюся из пены. Ее молочно-белая кожа была вся изрезана и залита кровью – ее собственной и Малакки. Взрывом ей целиком оторвало одну руку, тело ее было изувечено, но воля не сломлена. К сожалению, тело Малакки защитило ее, хотя и не полностью, от взрыва. И теперь она, глава рода, мать всех Антропофагов, возвышалась надо мной, вращая одним глазом. А рядом лежали два ее отпрыска, которых, по словам Доктора, она готова была с беспощадной яростью защищать до последнего дыхания. Ее собственная боль не имела значения. То, что сама она смертельно ранена, не имело значения. Имел значение только древний как мир материнский инстинкт, сила, которой невозможно противостоять, что так недавно отметил Доктор в спальне убитого священника: «Что может быть сильнее материнского инстинкта, Уилл Генри!» И вот этот-то инстинкт и руководил сейчас огромной самкой. Она двинулась на меня, сжавшегося в комок, скованного ледяным страхом. Бежать было некуда, учитывая скорость ее передвижения и размеры помещения. Я просто врос в землю, а она шла на меня – оставшаяся рука вытянута, пасть раскрыта, единственный глаз горит смертоносным огнем. Я собрал все свое мужество и выдернул из-за пояса пистолет. Каким же я был глупцом! Я не попросил Доктора дать мне еще патронов, а в барабане оставался только один. Одна пуля. Один шанс. Попасть в жизненно важный орган или умереть, пасть жертвой собственной забывчивости.

А она уже приготовилась к последнему прыжку. Не успеть…

И тогда я обернул ее материнский инстинкт против нее самой. Я бросился к одному из убитых Антропофагов и приставил к нему пистолет. Я смотрел на нее в упор и молился, чтобы никакой животный инстинкт не подсказал ей, что монстр уже мертв. Вдруг моя нога поскользнулась на слякотном полу, я завалился на спину, едва успев ухватиться за безголовое плечо Антропофага. Тем не менее мой трюк сработал. На пару секунд самка замерла, потом издала жуткое мычание наподобие того, каким корова подзывает к себе теленка, только во сто крат громче. А потом снова двинулась на меня, но уже не прыжками, а шагами. Я должен был подпустить ее поближе, в этом был мой единственный шанс. Еще шаг ко мне… Я уже совсем близко видел ее распахнутую пасть, чувствовал вонь ее дыхания, видел ряды клацающих зубов, спускающихся в глотку. Жди. Жди, Уилл Генри. Подпусти ее еще. Близко. Очень, очень близко! Десять футов. Еще ближе. Пять. Три. Два…

И когда она была уже так близко, что я увидел свое отражение в ее бездушном глазу, когда весь мир для меня сошелся в одном ее зловонном дыхании, острых зубах и гладкой светящейся мертвенным светом коже, когда я сделал последний вдох, который отделял мою жизнь от смерти, – я изо всех сил ткнул дулом пистолета ей в пах и нажал на курок.

Часть тринадцатая

«Ты продолжаешь нести его ношу»

Майским утром того же года, месяц спустя с того дня, когда старик – расхититель могил постучался в нашу дверь и «из чистого любопытства» началась охота на Антропофагов, я бежал вверх по лестнице на беспрерывный крик Доктора (что-то меня задержало, и теперь он кричал в два раза громче). Дом 425 на Харрингтон Лейн сотрясался до основания.

– Уилл Генри! Уилл Генри!!!

Я нашел его в ванной с лезвием в руках. Его наполовину выбритый подбородок был весь в мелких порезах, а вода в чаше приобрела не сказать чтобы неприятный розовый оттенок.

– Что ты делаешь? – требовательно спросил Доктор, когда я, едва дыша, ввалился в дверь.

– Вы звали меня, сэр.

– Нет, Уилл Генри. Я имею в виду, что ты делал, прежде чем я позвал тебя, и почему тебе потребовалось столько времени, чтобы прекратить это делать и в первую очередь отозваться на мой зов?

– Я готовил завтрак, сэр.

– Завтрак?! А который сейчас час?

– Примерно девять часов, сэр.

– Ненавижу бриться.

Он протянул мне лезвие и сел на комод, а я принялся его добривать.

– Готов?

– Нет, сэр, осталось побрить еще на шее.

– Я имею в виду завтрак.

– Нет, сэр, пока нет.

– Почему?

– Пришлось прерваться.

– А что случилось?

– Меня позвали вы, сэр.

– А ты обнаглел, Уилл Генри.

– Это не специально, сэр.

Он усмехнулся. Я вытер бритву о рукав своей рубашки. Его взгляд последовал за моим движением.

– Как рука, Уилл Генри?

– Намного лучше, сэр. Вчера ночью я заметил, что шрамы светятся в темноте.

– Это оптический обман.

– Да, сэр, именно так я и решил.

– А что у нас на завтрак?

– Картофельные оладьи с колбасой.

Он состроил гримасу. Лезвие оказалось у его горла. Я продолжал брить, а он смотрел мне прямо в глаза.

– Почта есть?

– Нет, сэр.

– И вчера не было. Как странно…

– Вчера было воскресенье, сэр.

– Воскресенье! Ты уверен?

Я кивнул и продолжил бритье.

– Думаю, ты вряд ли покупал ватрушки.

– Покупал, сэр.

Он облегченно вздохнул:

– Хорошо. Пожалуй, съем одну.

– Нет, сэр.

– Почему это нет? Опять твоя наглость, Уилл Генри. В конце концов, я – хозяин дома; полагаю, я могу есть все, что захочу.

– Вы не можете съесть ватрушку, потому что вы все их съели вчера.

– Съел вчера? – Он казался искренне удивленным. – Правда, что ли? Не помню… А ты уверен?