Рыбья кровь - Евгений Таганов

В стане у воеводского сундука воеводу поджидали полусотские, чтобы решить, что делать дальше.

– Мои поймали одного посадского, он говорит, что мастеровые вооружили целую сотню своих людей и еще у них есть сто булгарских гридей с оружием, их они не отпускают уплывать на судах, – сообщил Журань, чувствовавший себя главным героем сражения.

– Мы сделали только половину дела, давай сделаем все, – поддержал его не менее воинственно настроенный Борть.

– Наверняка все они сидят и дрожат от страха, – усмехнулся Меченый. – Им деваться все равно некуда. Спорю, утром они пришлют переговорщиков.

– А ты что скажешь? – обратился Дарник к Быстряну.

– Казгар – лакомый кусочек. Но он весь на виду и слишком далеко от Липова. Покоя нам здесь не будет, – ответил тот.

Тут только до остальных дошло, что Дарник не прочь здесь вообще остаться.

– А что, приготовим себе за лето достаточно припасов и зиму спокойно пересидим, – первым откликнулся Меченый. – Сто бойников, двадцать камнеметов, и я отобьюсь здесь от кого угодно.

– Места для всех хватит, я уже смотрел, – высказался и обычно молчаливый Лисич.

– Вы что, не знаете нашего воеводу? – возразил Быстрян. – Будет он вам всю зиму сидеть взаперти. Обязательно двинемся и на Остёр, и на хазар, и на булгар. Не набрали мы еще такой силы, чтобы здесь оставаться.

– Может, ты посад для наших союзников оставляешь? – вспомнил вдруг Журань.

– Я бы таких союзников самих как следует… – зло начал Борть.

Дарник не торопился объявлять о своем решении.

– Так что будем делать, воевода? – задать такой вопрос право имел лишь Быстрян.

– Катафракты и две полусотни Бортя остаются на ночь в крепости, остальные – в стане. Что делать, решим завтра. В каждой полусотне выберите по три лучших бойца, а они пусть решат, кто из них самый лучший. Фалер на всех хватит.

Булгарские гриди были в Казгаре инородцами, поэтому никто в посаде не пытался ни забрать убитых, ни выкупить пленных. И пришлось дарникцам устраивать погребальный костер и победителям, и побежденным. На поминальной тризне Рыбья Кровь, по своему обыкновению, только чуть отпил ромейского вина и, сославшись на «дела», пошел проверить дозоры и навестить казгарских пленниц.

Два десятка смуглых булгарок, сидя на земле возле коновязи, вздрагивали и тесно сжимались при малейшем приближении к ним бойников. Дарник не спеша рассматривал женщин, вид у них был слишком жалкий, чтобы вызывать какую-либо симпатию.

Вдруг рядом откуда ни возьмись появилась Саженка.

– Ну что, пришел выбирать? – с какой-то особой злобой выпалила она и, подскочив, ударила его кулачком в грудь.

Стерпеть такое в присутствии многих бойников было невозможно.

– Петлю и на чурбак! – едва сдерживая свою руку, потянувшуюся за клевцом, процедил Маланкин сын.

Деревьев на территории стана не было, поэтому на крышу сундука положили толстую жердь, а уже к ней приладили петлю. Но арсы сделали все, что могли: и чурбак выбрали потолще и поровней, и руки за спиной связали совсем не так, как связали бы кому другому.

Посмотреть на воеводскую подружку, балансирующую на чурбаке с удавкой на шее, сбежались все свободные от дозоров бойники. И в наступивших сумерках липовский стан огласил общий радостный вопль – Саженка благополучно развязала руки и сняла с шеи петлю.

Молча вошла она в воеводский сундук, где Дарник при свечах рассматривал добытые Селезнем книги на ромейском языке.

– Сегодня спишь на крыше сундука, – сказал он.

Девять последующих ночей Саженка тоже ночевала на крыше сундука – Дарника очень трудно было разозлить, но помириться с ним было еще труднее. Впрочем, Саженка чувствовала себя довольной уж тем, что за это время в сундуке не побывала ни одна пленница.

Ночь и в крепости, и в стане прошла беспокойно. Дозорные несколько раз поднимали тревогу: то видели крадущиеся тени, то слышали звуки конских копыт и скрип тележных колес. Беглецов никто не преследовал, и, видя такое дело, казгарцы еще больше успокоились. Некоторые даже решились выгнать на пастбища свою скотину. Правда, из-за посадского забора по-прежнему продолжали торчать круглые шлемы и копья его защитников.

На рассвете прошел короткий теплый дождик, и теперь все вокруг блестело умытой свежестью. Дарник хорошо выспался и вышел из сундука в прекрасном настроении – он придумал, как поступить с пленными булгарами. Но сначала сразу после утренней еды произошло награждение лучших воинов. Перед строем они подходили к воеводе и получали медные фалеры. В Остёре Дарнику успели изготовить еще несколько серебряных фалер. Одна из них досталась Жураню – именно он увлек в крепость и своих конников, и быстрянцев, вторая – катафракту, который, стоя у ворот, отбился от пятерых булгар, не дав им закрыть ворота. Полусотские, правда, настаивали и на третьей серебряной фалере – самому воеводе, но он со смехом отказался:

– Мне подобает только золотая, а их пока у нас нет.

Помимо нагрудных фалер каждый из отличившихся воинов получил право выбрать себе наложницу из числа булгарок и обменянных на ладьи рабынь. Сначала выбор шел бойко, но когда остались только старые и некрасивые и один из фалерников попросил вместо наложницы один дирхем, то вызвал общий хохот бойников. Так это правило – наложница или дирхем – в дарникском войске с тех пор и закрепилось. К слову сказать, под конец были разобраны и самые уродливые из женщин.

После трапезы Дарник велел устроить большие боевые игрища и привести на них в качестве зрителей пленников. Спустя час или два, дав бойникам как следует разогреться, Рыбья Кровь предложил булгарам попробовать себя в кулачном и палочном бою: мол, кто победит, тот получит свободу. Многие из них тут же выразили готовность посражаться.

– Ну да, и лучших поединщиков ты на свою голову отпустишь, – заметил недовольно Быстрян, но Дарник лишь с улыбкой посмотрел на него – поступать вопреки правилам становилось для него все большим удовольствием.

Действительно, с десяток лучших булгарских гридей были вскоре отпущены на свободу, только они не очень спешили уходить, оставались посмотреть на состязания дальше. К ним вскоре присоединились посадские мальчишки, за ними последовали подростки и кое-кто из взрослых.

К Дарнику, вместе со всеми наблюдавшему за поединками, протиснулись два посадских ходока.

– Скажи, воевода, что с нами собираешься делать? – спросил тот, что был повыше ростом.

– Что скажете, то и буду делать, – весело отвечал им Рыбья Кровь.

Улыбались и окружавшие его арсы и бойники.

– А что будет с гридями, что пришли к нам из крепости? – настойчиво допытывался низкорослый и серьезный ходок.

– Мои воины примут их за ремесленников, если они будут без оружия.

– И никакой дани ты с нас брать не будешь?

– Я не думал брать, но теперь надо подумать, – серьезно произнес Дарник.

При виде вытянувшихся лиц ходоков липовцы разразились дружным хохотом. Недаром говорится, что смех – лучший переговорщик, к полудню вокруг ристалища собралась толпа, превышающая численностью всех дарникцев. Были среди зрителей и булгарские гриди. Оружия с ними не было, но по характерным лицам и статности их было легко распознать.

Позже место поединщиков на ристалище заняли мелкие торговцы, хотели, как водится, скупить за бесценок у победителей часть добычи. Дарник сильно разочаровал их, объявив, что дележ добычи будет только в Липове, и разрешил лишь одному Лисичу продать за должную цену часть самого тяжелого имущества.

На следующее утро снова были устроены боевые игры, только теперь воины соперничали не в единоборствах, а в стрельбе и метаниях, скачках и преодолении выставленных рядами боевых повозок. Посмотреть на новое зрелище совсем уже безбоязненно сбежался едва ли не весь казгарский посад. В этих состязаниях мастеров среди пленных оказалось еще больше, чем в поединках. Их количество в стане липовцев таяло на глазах.

По завершении игр Дарник объявил, что завтра утром их войско уходит, и кто хочет получить богатство и славу, может присоединиться к ним. Еще он добавил, что у любого булгарского гридя есть выбор: или с позором вернуться в свою Булгарию, или испытать воинскую удачу на постоянной службе у него, Дарника Рыбьей Крови.

Фемел был прав, когда утверждал, что понятие родины в словенской земле еще не существует, не существовало оно также ни в Булгарии, ни в Хазарии. Отрываясь от родительского очага, любой бойник отрывался и от всего остального. Служить племенному вождю почти всегда означало быть против собственного рода, поэтому молодые воины старались попасть на службу как можно дальше от своего селища. Если платили хорошо и служба была не в тягость, то многие на чужбине так и оседали, обзаводясь домом и семьей. Но немало находилось и таких, кто страстно хотел воинских побед и большой добычи. Поэтому побежденные нередко вливались в войско победителя, и никому это не казалось недопустимым или предательским поступком.