Ворон - Дмитрий Щербинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стал осматривать завалы; попытался их растащить — бесполезно, они были плотно спрессованы, и тянулись, судя по всему, на многие метры. А от толчков его, и без того растрескавшийся потолок, покрылся новыми трещинами, и посыпались из него камешки.
С давящей головной болью просидел минут пять прижавшись к стене, потом зашептал:
— Эллинэль, Эллинэль — я верю, что есть какой-то выход! Я жажду Жить, и тебя видеть…
Орла поглотило ущелье,Где холод предвечный, да мрак,Раздалось тут змея шипенье:«В мученьях умрешь ты, дурак!»
В ответ ему: «Сломлены крылья,Но сердце мое же — орла!Пусть, стану я прахом и пылью —Воспрянут два новых крыла!
Ведь, в душах орлов эти крылья,Не сломит ни боль их, ни мрак,Не тронет трясина унынья,И верую — будет все так».
Теперь голова Барахира совсем отяжелела, и он чувствовал, что еще немного времени пройдет, и он повалится в этом душном коридоре, и, не в силах пошевелиться, будет смотреть на этот растрескавшейся потолок, который станет последним, что видел он в этой жизни…
Все ниже-ниже клонилась голова, горячо билась в висках жаждущая борьбы кровь — Барахир даже слышал ее журчанье. «А, разве же кровь журчит… Нет, нет — это блаженное журчанье воды…»
Он привстал на колени, прислонился к стене ухом, и явственно различил перекатистый говор подземного потока, вскоре он определил, что звук этот доносится из одной трещины, оттуда же веяло прохладой. И Барахир, жадно всасывая свежий воздух, припал к этой трещинке. Потом вскочил на ноги, размахнулся клинком, и, что было силы, ударил им по стене — из-за ветхости она проломилась, а с потолок начал обваливаться — Барахир метнулся в пролом…
Несколько мгновений падения, и вот объяла его ледяная вода. Он упал где-то в середине течения, и даже не достал до дна. Тут же вынырнул, выставил пред собою эльфийский клинок — исходящий от него серебристый свет усилился, и было видно на несколько метров. В этих метрах только темная вода — дальше мрак нависал плотным, непроницаемым куполом, а где-то над головой перекатывалось эхо…
Тело уже начала сводить дрожь, когда впереди появился смурый свет. Барахир сам стал грести, и через несколько мгновений вылетел в затопленную пещерку, с потолка которой до воды свешивались многочисленные корни…
А выхода то и не было! Смурый свет, оказывается, пробивался через трещины, вместе с корнями, а поток уходил под землю — Барахир даже чувствовал, как влечет его куда-то вниз эта леденистая сила.
— Была не была! — отчаянно выкрикнул он, и, не выпуская клинок, нырнул…
Стремительный поток, словно водоворот в пучину, понес его в подземный проход, юноша видел, как пролетают покрытые гладким илом стены, а впереди стремительно нарастает непроницаемо черная, жутко гудящая стена тьмы. Барахир попытался отдернуться назад, но было уже поздно.
Он влетел в эту стену — и она оказалась могучим водным потоком — схватила его ледяными щупальцами, сдавила так, что в голове слилось все до тонкого писка — бешено вращая, понесла куда-то, вверх ногами…
Но вот черное это течение успокоилось, и он увидел янтарно-златистую струю: «Это ж от мэллорна!» — рванулся к ней. Грудь разрывалась от нехватки воздуха, но вот смог он наконец, вздохнуть…
Оказывается, подземный поток вынес его ко дну Бруиненна, и горная река, легко могла раздавить его, но, конечно же, не сделала этого — так как всех, кроме Врагов Жизни и любила, и оберегала…
От западного берега и до середины течения залит был Бруиненн соком мэллорна — он оставался таким же живым, ярко-янтарным с лазурными прожилками, как и в то время, когда перетекал в стволе.
Барахир, жаждя поскорее почувствовать твердую почву, из последних сил устремился к берегу, и тут заметил, что перед ним, плывет некто, кого он принял поначалу за бревно, а потом, когда дернулось оно — понял, что это связанный человек, с мешком на голове…
Через пару минут, в густой тени под мостом, окруженный гулким эхом его сводов, стоял над Маэглином Барахир — он освободил его от мешка, однако — путы на ногах и на руках развязывать не стал — бывший страж ворот лежал совершенно недвижимым и в ужасе следил за каждым движеньем Барахира. А тот был истомлен настолько, что, чтобы устоять на ногах, приходилось ему опираться на клинок — но выкрикивал он со злобой, лик его исказился — губы подрагивали:
— Ну, что скажешь?! Не гнетет ли тебя совесть, а?! Убежать, значит, вздумал?! А знаешь ли ты, сколько людей и эльфов смерть мученическую из-за твоей подлости приняли?!
Плоское лицо Маэглина, на котором оставались еще следы крови, страшно побледнело, и он беззвучно зарыдал.
Барахир же, все выкрикивал:
— Вот подарочек же я выловил — предателя! Что мне теперь с тобой делать? Убить? Нет — не смогу я тебя безоружного убить… Плыл бы ты и плыл — век мне тебя не видеть! — в сердцах выкрикнул он, потом задумался…
Как плетью ударило воспоминание о предсказании Антарина, о том, что он сам Барахир, мог бы, если бы отдал тому все силы сердца, остановить праздник, когда еще было не поздно. Он, вздрогнул, отвернулся к реке, и молвил негромко:
— Ладно. Я освобожу тебя… Беги! Только на глаза мне больше не попадайся!
И он склонился над Барахиром, вытянул к нему клинок — а тот бешено закрутился, а из глаз его все текли слезы.
— Мои слова: «Не век нам в безысходности пылиться…»Души твоей коснуться — и счастлив буду я.И я скажу: «Наш дар — с мечтой святою слиться,О, ком ты грезишь — станется твоя…
Ее во сне святой ты образ видишь,Чрез день ты образ пронесешь — и это ты осилишь.И вновь, уже в вечерней, сладкой мгле,Ее увидишь на небесном корабле.
И по ступенькам лестницы небесной,Ты будешь медленно, в волнении всходить,В свободном сердце вновь ее любить,Не ждя улыбки мягкой и прелестной.
Она, вдруг радугой — мечтою ясно грянет!И вверх, в извечный свет тебя потянет!»
Барахир не знал, почему вымолвил эти строки — ведь, за мгновенье до того, он собирался сказать Маэглину что-нибудь грубое — про его подлость, еще раз напомнить, чтобы не попадался он на глаза, да бежал поскорее, — а тут, вдруг, когда склонился он над этим, извивающимся, стонущим — пробудились в нем такие вот чувства… Он не испытывал больше к Маэглину отвращения — в каком-то сердечном прозрении, почувствовал он боль этого человека; почувствовал, как несчастен был он, и как отчаянно в сердце его билась безысходная любовь…
А Маэглин, услышавши эти строки, не извивался больше, но беззвучно плакал — словно бы молил: «Еще, еще…»
Барахир наклонился, перерезал путы, но Маэглин не бросился бежать — он отполз к мостовой подпоре, и, опершись на нее, все смотрел на своего спасителя и взглядом просил: «Еще, еще…»
— Э, не, брат. — покачал головою юноша. — Я слишком устал… Ты знаешь — стихи ловить — одно удовольствие, однако, когда так вот голова болит — ничего лучше отдыха нет… Так что ты… — он задумался. — Если хочешь, можешь пока остаться. Кто ты там — предатель, иль кто — никакой у меня к тебе больше злобы нет… Меня ждет своя дорога, ну а тебя — верно, своя…
Говорил это Барахир и чувствовал, как голова его все больше клонится вниз, ко сну — он присел в нескольких шагах от Маэглина и, уткнувшись лицом в колени, тут же заснул. Впрочем, даже и во сне не выпускал он эльфийского клинка.
Очнулся он от того, что его сильно встряхнули за плечо.
Он тут же вскочил, рассыпая вокруг себя сонм дивных видений — тут же и забылись они, и только осталось чувство чего-то легкого и возвышенного. Небо было безоблачным — темно-голубым, почти бархатным, и вот-вот должна пробиться в этой чистоте первая звезда. По поверхности Бруиненна еще тянулись ярко-янтарные, с лазурью соки мэллорна, но теперь их стало значительно меньше…
А с запада нарастал гул голосов, и уже можно было разобрать отдельные слова:
— …Проклятый городишко!.. Бедняцкий то городок!.. Жителей немного было, а дрались как волки!.. Никого даже в плен не взяли! А взять то и нечего — золота и камней почти нет!..
Тут раздался резкий голос Троуна:
— Долго молчать будешь, Аргония? Расскажи о себе.
И вот плачущий голос девочки:
— Зачем вы его в реку бросили?! Вы злые! Ничего не стану вам рассказывать…
Тут Маэглин как то весь озарился, глаза его запылали — он вытянул вверх трясущиеся руки, вот вскочил на ноги, и бросился бы к ней, но Барахир его схватил — с трудом сдерживая, зашептал:
— Счеты с жизнью решил свести?! Тогда бросайся в Бруиненн — что угодно делай, но меня не выдавай!..
И тут девочка запела звонким своим голосочком песню — одну из тех, которой выучили ее покойные уж ныне родители — песня была печальной, и, столь непривычной для этих грубых воителей, что разговоры смолкали, и слышан был только их беспорядочный топот над головою, да пение — все дальше и дальше уходящее:
