Возлюби ближнего своего - Эрих Ремарк

– Не облапошил… – сказала Рут.

– Бесчестные евреи тоже существуют, девочка, – ответил Штайнер. – Каким бы святым мне ни казался сейчас ваш народ-мученик. Ну, пошли!

– А теперь рассказывайте, как ваши дела? – спросил Штайнер после еды.

– Мы словно в заколдованном кругу, – ответил Керн. – Париж – это не только город туалетной воды, мыла и духов; это также и город английских булавок, шнурков, пуговиц и, кажется, даже портретов святых. Торговля здесь полностью исключается. Я перепробовал тысячи вещей – мыл посуду, таскал корзины с овощами, переписывал адреса, торговал игрушками, но не разбогател на этом. Все это было работой по случаю. Рут две недели проработала уборщицей в одной фирме, а потом эта фирма вылетела в трубу, и ей вообще ничего не заплатили. За джемпер из кашмирской шерсти ей предложили такую сумму, которой ей как раз хватило, чтобы снова купить шерсть. Поэтому… – Керн расстегнул свою куртку. – Поэтому я одет, как богатый американец. В джемпере чувствуешь себя чудесно, если у тебя нет пальто. Она и тебе сможет связать джемпер, Штайнер…

– У меня хватит шерсти еще на один, – подтвердила Рут. – Но только шерсть темная. Вы любите темный цвет, Штайнер?

– Еще бы! Мы же живем в темноте. – Штайнер закурил сигарету. – Ладно, я подумаю… Вы заложили свои пальто или продали?

– Сперва заложили, потом продали.

– Так я и предполагал. Обычное явление. Вы уже были когда-нибудь в кафе «Морис»?

– Нет, только в «Эльзасе».

– Чудесно! Тогда пойдемте в «Морис». Там есть некто Дикман. Он знает обо всем. И о пальто – тоже. И о все» мирной выставке, которая состоится в этом году.

– О всемирной выставке?

– Да, мальчик, – ответил Штайнер. – Ведь на выставке должна найтись работа. И документы там не будут спрашивать так строго.

– Откровенно говоря, когда ты приехал в Париж, Штайнер? Ведь ты уже обо всем прекрасно информирован.

– Четыре дня тому назад. А до этого был в Штрассбурге. Должен был закончить там кое-какие дела. А вас нашел через Классмана. Встретился с ним в префектуре. У меня есть паспорт, ребятки. И через несколько дней я перееду в отель «Интернасьональ». Мне нравится это название.

Кафе «Морис» было похоже на кафе «Шперлер» в Вене и кафе «Грейф» в Швейцарии. Это была типичная биржа эмигрантов. Штайнер заказал кофе для Рут и Керна, а потом подошел к одному пожилому человеку. Некоторое время они разговаривали друг с другом. Потом человек внимательно посмотрел на Рут и Керна и ушел.

– Это Дикман, – объяснил Штайнер. – Он знает обо всем. Всемирная выставка действительно будет. Керн. Сейчас уже строятся заграничные павильоны. Строительство оплачивают иностранные правительства. Частично они привозят своих рабочих, но для самых простых работ – земляных и так далее – они нанимают людей здесь. Вот тут-то для нас и откроются большие возможности. Так как деньги выплачиваются иностранным комитетом, французы мало беспокоятся о том, кто там работает. Завтра утром мы отправимся туда. Там уже работает кое-кто из эмигрантов. Мы дешевле французов, и в этом наше преимущество.

Вернулся Дикман. На руке он нес два пальто.

– Думаю, что они подойдут.

– Примерь-ка! – сказал Штайнер Керну. – Сперва ты, а потом Рут. Сопротивление бесполезно.

Пальто оказались впору. На женском пальто был даже маленький потертый меховой воротничок. Дикман слабо улыбнулся.

– Выбрал на глаз, – сказал он.

– Это лучшее, что ты можешь предложить из своего хлама, Генрих? – спросил Штайнер.

Дикман взглянул на него немного обиженно.

– Пальто хорошие. Конечно, не новые. Вот это, с меховым воротником, раньше носила графиня. Разумеется, из эмигрантов, – добавил он, заметив взгляд Штайнера. – Воротник енотовый, не то что там какой-нибудь кролик, Йозеф!

– Хорошо. Мы их возьмем. Завтра я еще зайду, и мы поговорим.

– Не обязательно. Ты можешь взять их и так… У нас же свои счеты.

– Чепуха!

– Нет, не чепуха. Возьми их и забудь об этом. Тогда я здорово сел в лужу, черт возьми!

– Ну, а как вообще идут дела? – спросил Штайнер.

Дикман пожал плечами.

– На себя и детей хватает. Но противно жить в постоянных конвульсиях.

Штайнер рассмеялся.

– Только не становись сентиментальным, Генрих! Я – шулер, бродяга, я занимаюсь подделкой документов, за мной числится нанесение увечий, сопротивление государственной власти и еще всякая всячина – и тем не менее совесть моя чиста.

Дикман кивнул.

– Мой меньшой заболел. Грипп. Высокая температура. Но высокая температура для детей не опасна, правда?

Он с надеждой посмотрел на Штайнера. Тот кивнул головой.

– Малыши быстро встают на ноги, Генрих. Можешь не опасаться.

– Сегодня я пойду домой немного раньше.

Штайнер заказал себе порцию коньяку.

– А тебе взять, мальчик? – спросил он у Керна.

– Послушай, Штайнер… – начал Керн.

Тот сразу же замахал рукой.

– Не говори ничего. Это – рождественские подарки, и они мне ничего не стоят. Вы же сами видели… Порцию коньяку, Рут? Будете?

– Да.

– Новые пальто! В перспективе – работа! – Керн выпил коньяк. – Жизнь снова нам улыбается!

– Не обманывайся! – усмехнулся Штайнер. – Позднее, когда ты вдосталь наработаешься, это время – время вынужденного безделья – будет казаться тебе самым чудесным временем в твоей жизни. И ты будешь рассказывать своим внукам удивительные истории, внукам, сидящим у дедушкиных ног. И история эти будут начинаться так: «давным-давно, когда дедушка жил в Париже…»

Мимо них прошел Дикман. Он устало махнул им на прощание рукой и направился к выходу.

– Занимал когда-то пост бургомистра, был социал-демократом. – Штайнер посмотрел ему вслед. – Имеет пятерых детей, а жена умерла. Чудесный нищий. С достоинством. И обо всем знает… Правда, немного сентиментален, как это часто бывает у социал-демократов. Поэтому и политики они плохие.

Кафе стало заполняться посетителями. Появились люди, ночующие в кафе, чтобы занять угловые места на ночь. Штайнер выпил коньяк.

– Здешний хозяин великолепен – пускает всех спать, кто подыщет себе место. Бесплатно. Или буквально за гроши. Если бы в Париже не было таких вот ночлежек, многим пришлось бы очень тяжело.

Он поднялся.

– Ну, пойдемте, ребятки!

Они вышли из кафе. На улице было холодно и ветрено. Рут подняла енотовый воротник своего пальто и крепко прижала его руками. Потом с улыбкой посмотрела на Штайнера. Тот кивнул.

– Тепло, малютка Рут? В мире ведь все зависит от капельки тепла.

Он поманил старую цветочницу, которая брела мимо. Та сразу поспешила им навстречу мелкими шажками.

– Фиалки, – прокаркала она. – Свежие фиалки с Ривьеры.

– Какой город! Фиалки посреди улицы, в декабре! – Штайнер купил букетик и протянул его Рут.

– Бесполезное фиолетовое счастье! Но душу согревает. – Он подмигнул Керну, – Еще один жизненный урок, как сказал бы Марилл.

9

Они сидели в столовой всемирной выставки. В этот день им выдали жалованье. Керн разложил тонкие бумажные деньги вокруг своей тарелки.

– Двести семьдесят франков! – мечтательно произнес он. – И заработаны всего за неделю. Третий раз я уже получаю жалованье! Прямо сказка какая-то!

Мгновение Марилл с улыбкой смотрел на него. Потом поднял рюмку и повернулся к Штайнеру.

– Давайте выпьем по глотку дряни за эти бумажки, дорогой Губер! Удивительно, какая власть у них над человеком. Наши предки в древние века испытывали страх от грома и молнии, боялись тигров и землетрясений; средневековые отцы – вооруженных воинов, эпидемии и господа бога, а мы испытываем дрожь от печатной бумаги – будь то деньги или паспорт. Неандертальцев убивали дубинками, римлян – мечом, средневекового человека

– чумой, а с нами можно расправиться с помощью жалкого клочка бумаги.

– Но эти клочки бумаги могут также возвратить человека к жизни, – добавил Керн и посмотрел на банкноты французского банка, лежавшие вокруг его тарелки.

Марилл покосился на Штайнера.

– Что ты скажешь об этом ребенке? Растет, правда?

– Еще бы! Прямо расцветает под суровыми ветрами чужбины. Теперь уже в состоянии убить одним языком.

– Я знал его еще ребенком, – заметил Марилл. – Нежным и нуждающимся в утешении. Это было всего несколько месяцев назад.

Штайнер рассмеялся.

– Он живет в неустойчивом столетии, когда легко погибают, но и быстро растут.

Марилл выпил глоток легкого красного вина.

– Неустойчивое столетие! Людвиг Керн – молодой вандал времен Второго Великого переселения народов!

– Сравнение неудачное, – заявил Керн. – Я – молодой полуеврей времен второго выхода из Египта!

Марилл осуждающе взглянул на Штайнера.