Никола Тесла. Портрет среди масок - Владимир Пиштало
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вестингауз смотрел на него с вежливым непониманием. Он не знал, что этот пацифист с момента рождения был записан в полк.
— Мы оба стоим на правильном пути, — улыбнулся Тесла, прощаясь со старым соратником. — Я работаю с нью-йоркскими муниципальными школами. Наше электричество обещает повысить интеллект человечества и излечить сумасшедших.
Старые соратники сердечно распрощались.
Тесла, сопровождаемый эхом собственных шагов в холле, поспешил к выходу. Он опаздывал на встречу с голубями. Как обычно, свернув с Сорок второй стрит в парк при библиотеке, он громко свистнул.
Редкие голуби слетали к нему, борясь с ветром.
Два конных полисмена проехали по дорожке.
Тесла посмотрел на стальные часы. Было 12:20.
Вдруг перед ним возникла незнакомка, черная и высокая. Как будто он наступил на грабли.
Выражение ее лица было ледяным.
Крона нервов Теслы вспыхнула, ответив на частоту вибраций созвездия. Она что-то сказала ему, и он оттолкнул женщину. Но тут что-то и его толкнуло в плечо.
Полисмен, соскочив с коня, бросился на безумную и вырвал у нее револьвер.
— Вы ранены… — сообщил он ему.
На суде мисс Тара Тирнстин появилась с высоким узлом волос на голове.
Она прекрасно знала, что у города нет души.
Они не пожалеют ее.
Она скрестила руки на груди совсем как мертвец. Свистящим шепотом она объяснила судье:
— Он бросил в меня электричеством.
Тесла заявил репортерам:
— Мне жаль несчастную.
— Я очень страдала, — повторяла Тара Тирнстин судье Фостеру.
Судья Фостер отправил ее в лечебницу, где ей прописали курс лечения электричеством.
100. За души!
И настало трясение земли великое и огнь всесожигающий…Но после огня глас тихий, и в нем Господь…
Акафист, кондак 6И тогда туберкулезный сербский заговорщик выстрелил туберкулезному австрийскому эрцгерцогу в грудь. Последние слова эрцгерцога были: «Это ничего».
Охваченные энтузиазмом массы в Берлине, Москве и Париже поспешили на бойню как на свадьбу. Как и Тесла, все европейцы знали, что законы становятся справедливее…
Первые победы в войне были сербскими. На Западе месяцы и годы тянулись в окопах. Артиллерийские снаряды смешивали французскую грязь с человеческой глиной, в которую Бог по ошибке вдохнул жизнь.
Между линиями колючей проволоки пушки закапывали и откапывали трупы. С каждым куском солдаты глотали печальную кладбищенскую вонь. Солдаты верили, что законы становятся справедливее, а правители лучше…
Появились гигантские орудия. Появились огнеметы и удушающие газы. В эпоху индустриальной смерти люди травили друг друга, как крыс. Сербская армия отступала через албанские ущелья. Сербские призраки вели с собой сорок тысяч пленных австрийских призраков. Рекруты распевали:
С Богом, лето, осень и зима!Нам домой возврата нету…
Законы становятся справедливее, правители лучше, а музыка слаще…
Турецкие пулеметы в Галлиполи крошили новозеландцев. Австрийцы и итальянцы резали друг друга острыми лезвиями, словно опытные цирюльники бритвами. Дредноуты дымили у Ютланда. Расправленные чаячьи крылья веялись над окровавленным морем.
Законы становятся справедливее, правители лучше, музыка слаще, люди умнее и счастливее, а сердца…
Люди не могли понять: наступило освещенное или просвещенное время? Кафедральные соборы, созданные петушиными криками, разрушались мортирами. Австрийцы в Мачве вешали сербских крестьян. Немцы гоняли цивильных бельгийцев на принудительные работы. Английский флот блокировал голодающую Германию. Немецкие подлодки топили торговые пароходы.
…а сердца становились все праведнее и нежнее.
Прогресс увеличивал зло.
Кронос пожирал своих детей.
Берийон прославился утверждением, что немцы производят больше фекалий, нежели остальные представители человечества. Турки вырезали армян. Распутин в Царском Селе взглядом убивал птиц. Русские бронепоезда, проносясь по степи, вращали пушками, как жалящие насекомые. Звезды падали с неба, как перезрелые груши. Утопленники выходили из океанов в белых одеждах. Сербы, французы, немцы, англичане, русские, итальянцы — все! — презирали друг друга «здоровым футуристическим презрением». Зловещие стихи упали на удобренную почву:
Мы славим агрессию, долгий марш, опасный прыжок, пощечину и удар кулаком, суровую бессонницу! И мы будем восхвалять войну — единственное лекарство для мира.
Прежде доктор Джекил сидел в Европе, а мистера Хайда отправили в колонии. Его подвиги в сердце тьмы воспел Киплинг в «Бремени белого человека». Теперь мистер Хайд вернулся из Конго и отправился на Сомму.
Что-то нашептывало в ухо: страшно!
Что-то кричало из мрака: страшно!
Что-то верещало в сознании: страшно!
Стеван Простран, усыновленный Теслой, «сербский слуга» Теслы, стал солунским добровольцем и через Красный Крест послал ему открытку.
Английские скульпторы и немецкие художники бежали сквозь экспрессионистские дымы и пуантилическое сверкание шрапнели. Солдаты, как Кеммлер, потели кровью. Бергсон и Ницше дрожали между отравленными газами и покрытыми волдырями. В окопах насиловали и распыляли человеческий образ.
— Интересно, если бы люди могли нагадить богам, они бы сделали это? — спрашивала Кэтрин Джонсон.
В Нью-Йорке Никола Тесла наблюдал, как стаи птиц разлетаются и вновь собираются перед библиотекой. Он свистел, и голуби облепляли его руки и поля шляпы. А семена сыпались из рук, падали на камень, падали в терновник и на плодородную землю, а он, как в Христовой притче, думал о мертвых автоматонах в Сербии, Германии, Бельгии, во Франции.
— Могу ли я жалеть злых идиотов? — спрашивал он себя и отвечал: — Могу!
Ему было жаль этих грязных паразитов, этих бездушных лжецов. Ему было жаль людей. Ему было жаль стариков. И малых детишек. И все живое.
— Ради душ утопленников надо птиц кормить, — говорила его мама Джука.
— Ради душ… Надо птиц кормить, — повторял Тесла.
— Ради душ…
Чтобы оправдать человечество, наш сентиментальный позитивист писал в журналах, что люди — это машины из мяса, которыми движут невиданные силы. У людей нет души. У них были плечи, с которых свалилась моральная ответственность. Каждый человеческий автоматон был неодушевленным снарядом. Планета несла его вокруг Солнца с огромной скоростью — девятнадцать миль в секунду. Скорость тела автоматона в шестьдесят раз выше скорости снаряда, выпущенного из самой большой немецкой пушки. Если бы планета неожиданно остановилась, каждый человек вылетел бы в пространство с силой, достаточной для того, чтобы выбросить снаряд весом шестьдесят тонн на расстояние двадцать восемь миль.
Всеми нами выстрелили, но куда?
101. На восток от солнца, на запад от луны
Он внимательно рассматривал снимки семьи Рузвельта, а затем фотографии с фронта. «Нью-Йорк таймс» сообщала о падении Ниша в Сербии. Бедняки в форме в серый полдень маршировали…
…в никуда.
Подскочил официант в балетных тапочках. На кончиках пальцев он держал поднос.
— Поставьте сюда!
Стайка золотых рыбок проплыла сквозь его сознание.
Симпатия в глазах официанта достигла степени безумия. На ученого вылилось неприличное количество наглого обожания.
Тесла опять вошел в моду.
Люди говорили, что он всегда концентрировал то, что Эмерсон называл внутренним светом. Внутренний свет Теслы сверкал в витринах и освещал в ночных пространствах поезда чикагского железнодорожного узла. Благодаря ему метро перелистывало освещенные станции в:
Бостоне,
Нью-Йорке,
Париже.
Что случилось бы, если у людей вдруг отобрали бы этот свет, который, как забрало, падал на глаза молодому Тесле?
Ночь поглотила бы золотые окна. Блистательный индустриальный карнавал Америки превратился бы в пейзаж из рассказов Эдгара Аллана По.
Рыцарь печального образа пролистал газету с военными сводками до конца. Чем ближе к концу, тем печальнее становились тексты. Наконец он обнаружил заголовок: «Эдисон и Тесла получили Нобелевскую премию».
Хотел ли он получить Нобелевскую премию после Маркони?
Опять проплыла золотая стайка.
И вместе с Эдисоном?
Манфред прочитал про собственное заявление:
«Нет, официального подтверждения не получил. Полагает, что награды удостоено его открытие беспроволочной передачи электроэнергии. Что мистер Эдисон заслуживает дюжину премий. Нет, он ничего не знает об открытии, которое привело соответствующих людей в Швеции к решению удостоить м-ра Эдисона этой высокой чести».
