Как Петербург научился себя изучать - Эмили Д. Джонсон

ограниченном смысле. Автор разделяет презрение Ли к персонифицированным изображениям населенных пунктов, таким как статуи на площади Согласия, но он не исключает другие виды скульптурных памятников из числа мест, где «гении места» могут дать о себе знать [Анциферов 1991б: 30]. В отличие от Ли, которая обычно представляла, что общается с духом данной местности возле уединенного источника или на берегу реки, возможно, в живописной полуразрушенной церкви, Анциферов в своей книге неоднократно отождествляет душу Петербурга с расположенными в общественных местах скульптурами. Сфинксы на набережной Невы, ростральные колонны на стрелке Васильевского острова, Ши-тцу (маньчжурские львы) у домика Петра I и, самое главное, знаменитый Медный всадник Фальконе служат в тексте Анциферова символами природы и судьбы Санкт-Петербурга[308]. Реликвии или визуальные отсылки к великим империям прошлого, данные статуи напоминают нам, что Санкт-Петербург – это материальное проявление политических амбиций России, ее стремления к «владычеству над морем», завоеваниям и обогащению за счет своих соседей, что это «город великой борьбы», созданный благодаря титаническому усилию воли. Однако они также предполагают нечто более мрачное: все ссылки на империи прошлого, включенные в убранство Санкт-Петербурга, египетские, римские и китайские реликвии и мотивы можно прочесть не только как свидетельство величия города, но и как предзнаменования вероятного разрушения. Как отмечает Анциферов в конце краткой главы, которую он посвящает статуе Фальконе, всегда было ощущение, что «великая катастрофа веет над ним [Санкт-Петербургом], как дух неумолимого рока» [Анциферов 1991б: 35–37].

Во-вторых, и это более важно, трактовка художественных текстов Анциферова отличается от трактовки Ли. Хотя Ли иногда включала в свои эссе об Италии цитаты из произведений Вергилия и Данте, чтобы усилить впечатления от того или иного места, она не тратила много времени на анализ самих цитат; ее главной заботой всегда оставались материальные исследования. С другой стороны, Анциферов в «Душе Петербурга» недвусмысленно утверждает, что изучение литературы представляет собой существенную часть поиска genius loci. Отмечая, что «для понимания души города мало своих личных впечатлений», он предлагает тем, кто заинтересован в изучении души столицы, также «воспользоваться опытом других, живших и до нас, знавших Петербург в прошлом. Где же лучше всего искать материал для нахождения этих следов Петербурга в душах людей? Наша художественная литература чрезвычайно богата ими» [Анциферов 1991б: 44].

Безусловно, большая часть «Души Петербурга» посвящена анализу художественных текстов. В этой книге Анциферов рассматривает описания столицы в произведениях литераторов от Сумарокова до Маяковского, прилагая все усилия, чтобы указать на существенные тенденции и общие черты. Он утверждает, что представления о Санкт-Петербурге, записанные в книгах, не следует рассматривать как продукт случайности, «творческий произвол ярко выраженных индивидуальностей», за всем этим «чувствуется определенная последовательность, можно сказать, закономерность». Анциферов говорит: «Создается незыблемое впечатление, что душа города имеет свою судьбу, и наши писатели, каждый в свое время, отмечали особый момент в истории развития души города» [Анциферов 1991б: 44]. Другими словами, образы Санкт-Петербурга, встречающиеся в классических произведениях русской прозы и поэзии, являют собой целостную литературную традицию, которая постепенно развивалась и менялась, но во все эпохи была связана с одними и теми же основными проблемами. Более того, эти литературные пейзажи в какой-то степени отражают основополагающие истины о городе. Они могут предоставить исследователям информацию о старой столице, которую нельзя получить путем простого личного изучения внешнего облика города. В них раскрывается не только настоящий момент, но и вечная природа Санкт-Петербурга. Как отмечает Анциферов в кратком объяснении своего метода: «Цитаты здесь рассматриваются не только как иллюстрации, поясняющие ту или другую мысль автора. Они здесь являют самый образ и заменяют, таким образом, картины в тексте» [Анциферов 1991б: 48]. В этом отрывке часто упоминаются визуальные формы представления и сопоставляются субъективные «иллюстрации» и по-настоящему точные «картины». Все это, а также тот факт, что слово «образ» в русском языке может иметь значение «икона», по-видимому, призвано напомнить читателю о традиционных православных верованиях в связи с религиозной живописью. По сути, Анциферов предполагает, что в «Душе Петербурга» литературные цитаты действуют едва ли не как иконы: как своего рода открытые двери, они предлагают читателям взглянуть на город, который никак не может быть сметен «космическим ветром» войны и революции [Анциферов 1991б: 170].

В «Душе Петербурга» Анциферов прослеживает историю образа города в литературных произведениях – примерно так же, как можно было бы рассматривать изменение на протяжении веков икон Богородицы или особо почитаемого святого[309]. Признавая, что задача, которую он поставил перед собой, огромна, что он, вероятно, не сможет включить «весь богатый материал отражения Петербурга в сознании русского общества», он концентрируется на установлении предварительных «ориентиров», обозначающих этапы развития образа [Анциферов 1991б: 48]. Поэтому, хотя Анциферов был склонен рассматривать все изображения города как потенциально ценные, в «Душе Петербурга» он сосредоточился на работах, которые, по его мнению, представляли собой важные поворотные моменты, на зарисовках, в которых раскрывались новые черты внешнего облика города и новые аспекты его души. В тексте Анциферов дает краткую характеристику описаниям Санкт-Петербурга, сделанным несколькими десятками литераторов (например Ломоносовым, Державиным, Батюшковым, Одоевским, Лермонтовым, Герценом, Гаршиным, Полонским), и подробно анализирует творчество пяти авторов: мастеров XIX века Пушкина, Гоголя и Достоевского, а также символистов начала XX века Блока и Белого[310].

Какую роль сыграли эти писатели в формировании образа Санкт-Петербурга? Анциферов затрагивает данный вопрос мимоходом в нескольких местах «Души Петербурга» и в целом, по-видимому, проводит некое различие между Пушкиным и всеми другими петербургскими авторами. А. С. Пушкин, говорит нам Анциферов, является «в той же мере творцом образа Петербурга, как Петр Великий – строителем самого города. Все, что было сделано до певца “Медного всадника”, является лишь отдельными изображениями скорее идеи Северной Пальмиры, чем ее реального бытия». Пушкин, по словам Анциферова, наделил образ Санкт-Петербурга «силой самостоятельного бытия». «Его образ Петербурга есть итог работы всего предшествующего века и вместе с тем пророчество о судьбе» [Анциферов 1991б: 58–59]. Другими словами, Пушкин, по сути, породил образ Санкт-Петербурга. Однако Анциферов полагает, что после этого первичного акта творения образ вырвался на свободу и начал жить «своей жизнью, как и сам город, независимой от впечатлений отдельных его обитателей» [Анциферов 1991б: 47]. Он органично развивался, проходя различные этапы, становясь «деловитым» и «суетливым», «иностранцем своего отечества», или, с другой стороны, «неуловимым, манящим затаенной загадкой» [Анциферов 1991б: 68][311]. Анциферов добавляет, что, «конечно, личность, созерцающая город, кладет на отображенное ею впечатление печать своей индивидуальности, но эта печать видоизменяет только детали» [Анциферов 1991б: 47]. В своих основных чертах образ Петербурга существует сам по себе: он может быть хорошо или плохо выражен, но ни в коем случае не следует считать его просто продуктом видения конкретного автора. Следовательно, описав творчество нескольких незначительных поэтов XIX века, Анциферов может объявить, что их «настойчивость в повторении этих образов не свидетельствует о бедности художественного воображения». Скорее это «однообразие» указывает на «известную объективность образа Петербурга, начерченного художниками русского слова» [Анциферов 1991б: 123][312].

Методологический подход, который Анциферов использует в «Душе Петербурга», полностью базируется на представлении о том, что описания Северной столицы, встречающиеся в отдельных литературных произведениях, без сомнения, заслуживают доверия, что они согласуются с более обширной традицией, образом Санкт-Петербурга, который, в свою очередь,