Невская битва. Солнце земли русской - Александр Сегень

Вот уж и в Неревский конец въехали, еще гуще толпится народ новгородский, еще громче крики и звоны кампанов. Все ближе и ближе Детинец, вот храм Сорока Мучеников, но и на его крыльце не встречает Брячиславна мужа своего. Здесь к Савве невеста его подскочила.

— Усладушка! — крикнул отрок радостно, и Александр перехватил у него свое копье с кровавым свейским шеломом, а девушка подпрыгнула и птичкой вспорхнула на луку Саввиного седла, прильнула к нему. Отец ее Варлап прикрикнул на нее, мол, него же вести себя так раньше свадьбы, но князь Андрей возразил:

— Сегодня — можно!

Въехали в Детинец. Свернули к Святой Софии. Медленным шагом Аер подвез своего хозяина ко крыльцу, на котором стоял архиепископ Спиридон в праздничном облачении. И лишь теперь Александр увидел всех троих — матушку, жену и сына, которого Саночка держала в пеленках на руках. Князь спрыгнул с коня, приблизился к владыке, низко поклонился и приложился ко кресту:

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, — возгласил Спиридон, приглашая всех в храм на благодарственное богослужение.

— Слава тебе, Сашенька! — приветствовала победителя-сына Феодосия Игоревна. Он поклонился ей и трижды поцеловался. Повернулся к Саночке. Но взгляд у нее вдруг показался ему неприветливым.

— Здравствуй, супруг милый, — тихо сказала Александра и протянула ему Васю, холодно трижды поцеловалась, не назвала Леском…

Он хотел спросить ее, в чем причина холода, но здесь было не место для таких разговоров. Вася захныкал, его передали нянькам и унесли. Началась служба, и покуда она тянулась, Александр то и дело посматривал сбоку на жену свою, а она на него упорно не глядела.

Да что с нею?! Уж не наведывался ли сюда в его отсутствие князь Данила?..

Когда окончилось благодарственное богослужение, архиепископ пригласил всех перейти в храм Бориса и Глеба, где стояли гробы с погибшими витязями. Матушка туда не пошла:

— Прости, Саша, я к себе, в Юрьев, к Феде. Там тебя буду ждать. Хочешь — сегодня, а хочешь — завтра. — И удалилась.

— А я — в Городище, — вдруг заявила Брячиславна. — У Васи зубки режутся, надо с ним побыть. Там тебя ждать буду.

— Постой, — сурово взял ее за рукав Александр. — Ответь мне прежде, отчего не ласкова?

— Я ласкова, — тихо, но обиженным голосом ответила княгиня.

— Я же вижу, что в тебе что-то не так.

— Дома поговорим, ладно?

— Нет, не ладно! Ты даже не хочешь назвать меня Леском, Саночка! Что с тобою?

— А что с тобою, Александр Ярославич? — чуть не плача пропищала жена. — Где ты был, почему сразу не прискакал ко мне, как только разбил свеев? Ты вчера уже мог вернуться…

— Али ты хочеши рассердить меня? — омрачился Александр. — Лепо ли жене такое спрашивать о ратных делах мужа?

— Может статься, что и не лепо, — сказала Александра. — Но… никогда не прощу тебя за это! Ведь я так ждала тебя… Никогда не забуду, как я разозлилась на тебя, что ты ускакал тогда утром на ловы, после нашей первой ночи!.. Пусти меня к Васе. Тебя дружина ждет, похороны, тризна… А когда вспомнишь обо мне, я буду ждать тебя покорно в Городище.

И она тоже удалилась. Мучаясь от незаслуженности всех брошенных ею обвинений, он отправился вместе со всеми в Борисоглебский храм.

Там стояли восемь погребальных ларей, в них, прибранные и нарядные, лежали Ратмир, Юрята, Всеволож, Дручило, Луготинец, Пузач, Еньдроп и Намест. Остальных погибших отпевали в других храмах. Взяв свечу, Александр встал рядом с умолкшими певцами — Юрятой и Ратмиром. Хорошо виден был ему и Луготинец. Хотя и прохладно было в Софийском храме, Александр за время стояния там успел взопреть в своих пышных доспехах. Здесь, в Борисоглебском, было еще холоднее, будто холод смерти добавился сюда. Вся радость утреннего возвращения поникла пред лицами лежащих в ларях.

Спиридон начал отпевание. Возложил фимиам в кадильницу, принялся кадить. Прочел «Благословен Бог наш», «Святый Боже», трисвятое, «Отче наш», «Яко Твое есть Царствие», стали петь тропари. Медленно, не спеша, дошли до «Живый в помощи Вышняго». В сей миг Александр отчетливо увидел, что скорбные, бледные лица убитых будто бы немного ожили, их горестно-растерянное выражение стало мягче и спокойнее, в уголках губ заиграла едва заметная улыбка. Он подумал о том, что так же, должно быть, улыбнулся Лазарь в первое мгновенье, когда Спаситель явился к нему во гроб. И далее, покуда текло долгое, неторопливое последование, он все ждал и следил внимательно, не будет ли новых превращений, не шевельнется ли кто-нибудь из лежащих в ларях, не протянет ли руку, чтоб кто-то из живых помог подняться и встать из смерти в жизнь. Но сколько он ни всматривался, ничего более не происходило. Мертвые оставались мертвыми. Красивое лицо Ратмира не шевельнулось, не открылись уста, чтобы еще раз, хоть напоследок, спеть на радость князю и дружине. Молчал и не двигался Юрята Пинещенич, благоговейно внимая, как поют в храме другие, не он. Не дрогнул всегда подвижный, всегда неспокойный, живой, веселый Костя Луготинец, не вскочил и не крикнул: «Кто? Я погиб? Да вы в своем уме ли, братцы мои!»

Стоящий поблизости Савва несколько раз начинал плакать. Александр не стерпел и ткнул его как можно больнее под бок. Тот понял и далее старался держать себя в руках.

Наконец все вместе запели «Вечную память». Подтягивали плохо, вот уж где поистине не хватало Ратмира и Юряты. А они лежали молча и не возмущались.

Потом подходили прощаться. Александр прикоснулся губами ко лбу Ратмира и невольно отшатнулся — он никак не ожидал, что это юное, милое лицо окажется таким ледяным. Даже холоднее льда! И во льду есть что-то живое, чего нет в покойнике. Боже, какой холод!

— Простил ли ты меня, Ратмирушко! — надрывно спросил покойного Савва, когда Александр уже перешел прощаться к Юряте. — Каб я знал… разве ж бы я дрался с тобою!.. Прости меня, брате!

Не выдержала дружина, захлюпала носами, застонала, и потекли по щекам слезы то у одного, то у другого. Лишь один князь Александр изо всех последних сил старался не зарыдать — надо было промолвить прощальное слово.

— Прощайте, братья наши! — только и смог он выдавить. А когда стали выносить лари из храма, он вдруг увидел Саночку и не поверил, она ли это стоит в темном углу слева. Лицо ее было трепетно, она во все глаза смотрела на него, слезы текли по щекам. Увидев, что он заметил ее, приблизилась:

— Прости меня, Леско милый! Сама не знаю, что за дурь на меня напала… Прости, Сашенька!

— Господь с тобой, Саночка, я и не серчал на тебя… — смущенно пробормотал он в ответ, мигом забывая обиду.

И она была с ним неотлучно дальше весь этот день, покуда совершалось погребение, потом тризна, неизбежно перетекшая в празднование великой победы над свеями. Васю приносили ей, чтобы покормить, и она похвасталась мужу, что у него уже вовсю режутся зубки:

— В тот самый день, когда ты врагов бил, он глодать все подряд взялся. Редко у кого в полгода такое бывает. Первый признак, что, как ты, смолоду будет достойным витязем.

Венец третий

ЛЕДОВЫЙ

Глава первая

СНЕЖНАЯ ДРУЖИНА

Под самое Благовещение потеплело, и в праздник, причастившись в церкви, а потом дома наевшись до отвала печеных из теста голубков с рыбой, весь день ребятишки лепили снежную дружину. Снега на широченном дворе дяди Володи было немерено, он стал липким и сам собою превращался в белые истуканы.

Шли слухи, что от Пскова сюда движется огромное войско князя Александра, а от Юрьева ему навстречу идет такое же большое и злобное воинство местера Андрияша, и будто именно тут, на Соболицком берегу, могут они сойтись в битве. И посему Василько, самый старший из сыновей дяди Володи, придумал и затеял собственное войско, хоть и снежное. А пусть наводит страху на немца!

Сначала возводили огромный снежный валик. К нему прилепливали конскую голову. Получалось — как бы конь, но без ног, ноги по самое брюхо в снегу утонули. И как только сие подобие коня возникало из влажной и холодной снежной глины, Мишка громко цокал языком, издавая полное подобие цокота лошажьих копыт, а потом столь же искусно и полногласно иготал, подражая бодрому конскому ржанью, а родные дяди Володины дети как ни старались, не могли превзойти его в сем искусстве.

Мишка остался круглым сиротою в позапрошлую осень, когда к ним в Изборск пришел проклятый немец, захватил крепость, а ее защитников, оказавших стойкое сопротивление, жестоко казнил. Погибли все Мишкины сродные — и батюшка, и матушка, и старшие братья. Отцу, еще живому, отрезали подбородок вместе с бородой. Потом долго переламывали ноги и руки, прежде чем убить.

Из всей семьи уцелели Мишка да младшая сестренка Оля. Ему было пять лет, а ей — три годика. Потом приехали отцовы братья и разобрали их — Олю взял к себе в Мегозицу дядя Роман, а Мишку дядя Володя привез сюда, в Узмень.