Белинда - Энн Райс

— «Кровавую Мэри», — произнес я и, повернувшись к Алексу, сказал: — Продолжай.

— Ну я, естественно, спрашиваю, как он догадался про Джереми Уокера. А он и отвечает, что это единственный детский писатель, который, как он слышал, живет в Сан-Франциско. Но знаешь, что здесь самое странное? Я ведь не говорил ему, что звоню из Сан-Франциско. Точно не говорил.

Я снова промолчал.

— Я помню, что сказал: «Это Клементайн», так как хотел, чтобы мой вопрос прозвучал естественно. Понимаешь, я уже давно неравнодушен к Джи-Джи. Так или иначе, он засмеялся и ответил, что его дочку зовут Ослиная Шкура. Очень характерно для Джи-Джи. Он из тех маленьких мальчиков, что никогда не повзрослеют. Он сейчас любовник Олли Буна, ну, знаешь, того бродвейского режиссера, и оба они прямо как два ангелочка, добродушные и беззаботные, точно пушинки на ветру. Это люди, можно сказать, сколотившие состояние на своем добром имени. В них нет ни капли подлости или злости. И смеются они всегда от души. Я говорю: «Ну давай, Джи-Джи, пойдем со мной». А он вдруг заявляет, что ему надо бежать, и ему ужасно жаль, и он меня любит, и ему нравится, как я сыграл в «Полете с шампанским», и вообще, типа, пошли Бонни к черту и все такое.

Я молча слушал Алекса, а когда принесли «Кровавую Мэри», то так же молча выпил, почувствовав, что у меня слезы навернулись на глаза.

— Сынок, я хочу сказать, что все это более чем странно. Похоже, меня явно отшили. И я понял, что непременно должен узнать ее имя. Тогда я позвонил своему агенту в «Криэйтив артистс эдженси» и спросил уже у него, что и следовало сделать с самого начала.

— Да?

— Ведь «Криэйтив артистс эдженси» занимается делами Бонни. И он назвал мне имя. Ее зовут Белинда. Он точно знает. И школа в Швейцарии действительно существует. Девочка там с ноября. Агент говорит, Бонни и Марти убрали ее от греха подальше для ее же блага. Но что у тебя общего с Джи-Джи там, в Нью-Йорке?

— Можно мне еще чего-нибудь выпить?

— Конечно можно, — ответил Алекс и, показав бармену на мой стакан, посмотрел мне в глаза: — И все же мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос.

— Алекс, друг мой! Скажи мне все, что знаешь о девочке. Ты даже не представляешь, как это важно для меня!

— Джереми, но зачем? Теперь уж ты скажи зачем!

— Алекс, мне очень нужно. Вопрос жизни или смерти. Умоляю, любую грязь — все, что угодно! Ты встречался с ней в Лос-Анджелесе? Что-нибудь слышал о ней? Пусть самую нелепую сплетню! Я чувствую, ты что-то знаешь, но молчишь. Я понял это еще тогда, на обеде с представителями книготорговых организаций, когда ты травил разные байки, но явно что-то скрывал о Бонни с Марти — мы все это поняли, — что-то насчет странного случая со стрельбой, с которым все было не так просто. И ты точно знаешь, в чем дело. Алекс, ты должен мне рассказать.

— Остынь и сбавь обороты. Ты говоришь о моем начальстве!

Взяв у официанта очередной стакан, я выжидающе посмотрел на Алекса:

— Клянусь, все останется между нами!

— Ладно, — согласился он. — Потому что дело настолько серьезное, что может стоить мне карьеры в Голливуде. И вообще, я рискую получить волчий билет, и тогда вход на все киностудии города будет мне заказан. А потому держи рот на замке и никому не говори, от кого получил информацию. Ты понимаешь, на кону моя работа в кино, и я не пойду против Морески…

— Клянусь!

— Ладно. Поговаривают, скорее шепчутся по углам, что Марти Морески изнасиловал девочку. Вот так-то. А Бонни застукала его — и пиф-паф!

У меня все слова застряли в горле.

— На следующий день они собрали ее вещи, чтобы отправить бедного ребенка в Швейцарию. Бонни была на транквилизаторах, Марти — в отделении интенсивной терапии. Из Техаса прилетел брат Бонни и посадил малышку на самолет, от греха подальше.

— И Бонни простила Марти.

— У нее не было выхода, сынок.

— Ты, наверное, шутишь!

— Джереми, не спеши судить тех двоих. Послушай меня. Я уже много лет знаю нашу дамочку. Она из тех красивых женщин, которые абсолютно ничего из себя не представляют, а когда им случайно удается чего-то достичь, они ломаются. И деньгами здесь не поможешь. Слава только ухудшает дело. Можно смело сказать, что после шестидесятых Бонни стала живым трупом. В Париже она уверовала в Новую волну и все такое, а еще таскала книжки Жана Поля Сартра под мышкой. Фламбо и его артистическая братия заставили ее поверить, будто она личность, а вокруг происходит нечто особенное. Они научили ее тому, чего женщинам ее типа знать не стоит. А потом съемки на протяжении десяти лет в вестернах, которые клепали макаронники, и гладиаторских эпопеях убили бедную девочку. Я хочу сказать, что она самая обычная женщина, вполне заурядная, но достаточно красивая, чтобы стать примерной докторской женой и жить с ним в загородном доме с пятью спальнями.

Ну а Морески закачал в нее достаточное количество бальзамирующего состава, чтобы она не начала гнить прямо на корню. Если она завалит «Полет с шампанским» — ей конец. Таблетки, алкоголь, пуля — какая разница! К тому же она сожгла за собой все мосты. Даже старые друзья ее ненавидят. Блэр Саквелл — ну, знаешь, «Миднайт минк», — сделавший ее знаменитой, и актрисы, с которыми она общалась в Европе, — никто из них сейчас не может до нее дозвониться. А потому они сидят себе в «Поло-лаундж» и распинают ее. У дамочки сейчас вся жизнь взаймы.

— А как насчет Морески?

— Если хочешь знать мое мнение, он не так уж плох. Он на сетевом телевидении, причем сосет там у всех, и, хотя, возможно, сам этого и не знает, ничуть не хуже других. А в принципе, возможно, даже лучше большинства из тех, кто его окружает. Вот почему в тридцать пять ему и удалось попасть на самый верх. И история жизни у него соответствующая. При прочих равных условиях он добился большего, чем кто-либо другой. Джереми, эти люди не такие, как мы с тобой.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Сынок, у тебя есть твои картины. И еще богатая внутренняя жизнь и все те ценности, о которых ты так любишь рассуждать. Когда я смотрю тебе в глаза, то всегда встречаю взгляд настоящего человека. Что до меня, то я счастлив. Я всегда счастлив. Я умею быть счастливым. Меня научила Фэй. Но даже после смерти Фэй я сумел выстоять. Но те люди не умеют чувствовать, как ты или я, и никогда не умели.

— Я понимаю, о чем ты, но ты даже представить себе не можешь, какая ирония судьбы в том, что тебе приходится говорить все это именно сейчас.

Я пригубил «Кровавую Мэри», и на глаза в очередной раз навернулись слезы. Красная гостиная казалась зловеще притихшей. Алекс грустно мне улыбался из-под полей своей шляпы. Он взял сигарету, и тотчас же два официанта бросились к нему, чтобы дать прикурить.