Сесквоч - Джон Бостон

Однако он не был голоден.

И еще был смех, что было совершенно новым для Бегана, учитывая, что у него не было чувства юмора и в свои лучшие минуты он мог лишь выжать вежливую улыбку. Теперь Беган смеялся громким, загробным смехом маньяка, напоминающим смех Туберского. Только Беган не шутил. Он действительно был маньяком.

Мва-ха. Мва-ха-ха. Хлюп. Язык на место.

Этим утром Линда повезла детей в город, и Беган чувствовал, что она не вернется. Отлично. Кому она нужна? У него скоро будет Элен. Он смотрел, как Линда прыгает по кухне, как глупая птица. Она слишком много улыбалась за завтраком, верный знак. Слишком оживленная, слишком услужливая, слишком разговорчивая.

— Тебе еще бэкона, дорогой? Кофе подогреть? Еще дюжину яиц перед тем, как ты ляжешь? Господи, ты и правда проголодался, — сказала она, улыбаясь и вытирая кухонный пол. — Дети, поторопитесь с завтраком. У меня много дел, и я хочу взять вас в город, чтобы купить обувь.

Обувь. Конечно. Она это особо подчеркнула, стараясь не смотреть на него.

Были моменты, когда Беган не хотел, чтобы они так боялись его. Несмотря на то что Беган был монстром, в глубине души он любил семейную жизнь, хотя его в семье вовсе не любили. Почему все они так боялись его?

Ну, для начала, если бы я так не нажимал на них…

Беган заерзал на стуле. Он осмотрел кабинет. Опять этот Голос. Он смущал Бегана. Иногда ему казалось, что с ним разговаривает Бог. Иногда он понимал, что это дьявол.

Это должен быть дьявол, решил Беган.

Потому что после того, что он сделал, даже Бог не стал бы разговаривать с М.Дж. Беганом. По крайней мере, он так считал.

Все было не так вокруг Бегана.

Все пугало его или все было не так. Он заплатил много лет назад, и теперь ему снова надо было платить. Платить за венчание с Элен Митикицкой и за то, чтобы она вошла в Братство Тьмы. Смерть Фенберга и Туберского не такая уж большая цена.

Теперь, когда все покинули дом, в нем было тихо. Это был их одиннадцатый дом. И каждый раз свежая краска и запах новых ковров приносили им надежду, что теперь что-то изменится.

На этот раз Беган попытался отделить свою личную жизнь от семейной.

Иногда семья забывала. Он мог щекотать или обнимать своих детей или подтолкнуть Линду в узком коридоре, когда она несла белье. Он смотрел на нее и видел ее открытый доброжелательный взгляд, как будто она смотрела на него первый раз. Потом она вспоминала. Она знала. Никто из детей не знал, кроме Дарлы. И тут стальные двери как будто захлопывались. Между ними не было больше контакта. Улыбка становилась неясной, покорной, и его жена отворачивалась.

Неужели она не понимала, что у порочных людей тоже были чувства?

Дети избегали его. Оставшись одни, они играли и резвились свободно и естественно. Беган подсматривал за ними из-за занавески, наблюдая веселые сцены. Было время, когда он даже мог присоединиться к ним на какое-то время. Теперь же все ощущали неловкость, как в тот момент, когда Ричард Никсон остановился на пляже, чтобы поиграть с детьми.

В этот раз, думал Беган, у него есть возможность по-настоящему жениться. Только вот человек не может служить двум хозяевам сразу. Пришло время осуществить его предназначение, а жена этого не понимала.

— Как ты отнесешься, если я приведу в дом другую жену? Более высокую жену, чем ты? — спросил Беган жену.

Женщина более высокого роста? Что это значит, более высокая жена? Что значит другая жена? Они были баптистами, но не мормонами, думала Линда. Глаза ее бегали. Она молчала, до смерти напуганная этим странным человеком, который выползал из окон и возвращался на рассвете в разорванных одеждах и с грязными ногами.

— Ты хорошо служила мне многие годы, — сказал Беган. — У тебя есть выбор. Через несколько дней я приведу в дом другую женщину…

Короткий вздох.

— Я знаю, что говорю о том, чего ты не понимаешь. Давай решим, что это касается только меня. Это моя судьба. Ты была хорошей матерью моим детям, поэтому ты жила хорошо. Я не могу сказать, чтобы я не ценил это. Я заплачу…

О, не беспокойся, ты заплатишь. Линда смогла только слабо улыбнуться.

— И я предлагаю тебе и детям право оставаться здесь какое-то время, чтобы помочь по дому.

Глаза Линды округлились.

— Или ты заберешь детей и получишь хорошее месячное содержание… — Линда выбрала второе.

Избавиться от нее было для Бегана облегчением. По крайней мере, с новой невестой ему не придется скрывать, кто он такой, как это приходилось делать с Линдой. Ведь и он и Митикицкая оба будут монстрами.

Беган быстро повернул шею в сторону. Она не хрустнула. Беган скрипнул зубами.

Было что-то в жизни Бегана, что заставляло его привязаться к семье. До Линды он был женат семнадцать раз. И каждый раз он старался не распускать слюни. Беган не был ни двоеженцем, ни жуликом, ни двойным агентом ЦРУ и вовсе не хотел скрыться от жен. Он был монстром. Он убивал большинство своих жен. Остальных, которым повезло больше, он отпускал.

— Что спрятал, то твое, — обычно говорил Туберский. Беган не знал, что Туберский был великим мистиком, и даже если бы он был уверен, что Туберский прав, он все равно насмешливо улыбнулся бы над ним.

Мва-ха. Мва-ха-ха. Язык на место.

Ужасное поведение. Такова жизнь.

Внимание Бегана привлекли ящики с книгами. Его старые, артрические, в пятнах руки покопались в ящике и извлекли оттуда красный кожаный фотоальбом.

Фотографии Бегана и Линды, встретившихся в колледже. Оба пошли в религиозную школу. Беган хотел на этот раз сделать вызов. И, подсознательно, ему хотелось побольше уверенности в себе. Он листал страницы. Свадебные фотографии, фотографии маленьких и взрослеющих детей. Из всех родившихся у него за полтора века детей он больше всех любил и не любил Дарлу. Она была сама по себе.

Рождественские и сделанные во время отпуска фотографии. Так или иначе, семья привносила в его жизнь понятие смертности, которого ему не хватало. Беган посмотрел на последний семейный портрет, особенно на себя. Он был одинаковым на всех фотографиях — усталый, суровый. Он скоро переменится. Фактически, сегодня ночью. Темное Братство гарантировало ему молодое тело, красивое лицо, которое будет любить и ласкать его невеста. Взгляд Бегана остановился на других членах семьи. Глубоко, очень глубоко внутри, за бесконечной ненавистью, за отвращением к самому себе, в самой глубине его жила привязанность к детям. Ему было интересно, каким был он сам, когда был ребенком.

Пухлое тело, нескладная голова.

У него не было своих детских фотографий. Фотографии еще не изобрели, когда родился М.Дж. Беган.

Беган бросил альбом на стол и похромал через комнату к огромному старому сейфу. Он с трудом наклонился и повернул шестизначный замок. В сейфе было целое состояние, состоящее из долговых обязательств, наличных, драгоценностей, и еще фотоальбомы. Семьи, конечно, разные.

Беганы пятидесятых. Ее звали Эмили. У них не было детей. Она застала его однажды ночью со взъерошенными волосами, кровью на зубах и руках, когда он лез в окно. За это он убил ее.

Три семьи во времена сороковых и великой войны. Эти годы он провел в тылу, неся молчаливый караул в мертвой тишине покрытой саваном тумана ночи, крадясь на цыпочках за проститутками, стучащими каблучками по каменным аллеям. Семьи тридцатых и двадцатых, семьи конца и начала века. Это время было ему ближе.

1892 год. Чикаго.

Он с напомаженными волосами и пробором посреди головы. Усы, как руль у велосипеда, и бачки. В одной руке котелок, другая лежит на плече очередной жены (третьей по счету). По ее лицу видно, что она знает страшную тайну.

Мва-ха. Мва-ха-ха.

Мартин Джеймс Беган прибыл в Америку 6 января 1850 года. Президентом тогда был Захария Тейлор, и десятки ирландцев бежали с Изумрудного острова с его картофельным голодом. Он пересек Атлантику на скрипучем корабле, переполненном обедневшими кельтскими крестьянами. Беган был десятилетним некрещеным мальчиком с больной левой ногой. Он вез мятую записку с просьбой доставить его к дальней филадельфийской родственнице.

Кузина Дороти Ирэн считала его капризным и угрюмым ребенком. Для ее мужа он был обузой и еще одним лишним ртом. Мартину всегда доставалось в драках, которые он затевал. Он задирал тех, кто был помладше, крал, грубил старшим и кусал ребенка Дороти. Муж Дороти не был доктором Споком и часто избивал Мартина, как в историях о печально известном рыжем приемыше. Мартин пырнул его ножом в правую руку.

В тринадцать лет Мартин убежал из дому.

Ему пришлось выполнять тяжелую, плохо оплачиваемую работу и вступать в конфликты с законом. В душе Мартина росла ненависть к людям, рожденная страхом и ненадежностью и укреплявшаяся другими людьми. Он мечтал о власти. Мечтал, прижимая к себе нож. Воображал себя в своих пьяных фантазиях лучше, чем он был на самом деле. В семнадцать лет он оказался в стране вуду. В Новом Орлеане.