Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да. Это мне хорошо: за меня беспокоиться некому. Кроме Батори. И тому особо нечего — он обо мне слышит каждый раз, как я у кого-то из его семьи прошу помощи.
Кристо словно мысли мои угадывает:
— О тебе небось все газеты написали, когда ты исчезла. Всё-таки любимица публики. Знаешь, Батори говорил, что ходил смотреть твои танцы, ещё когда с тобой знаком не был. Я спрашиваю: так небось видно, что «волчица», не противно? Нет, говорит. Многие вампиры ходили смотреть, не только он. Это если нападёт — тогда «волчица», а пока не нападает, просто хорошая танцовщица и негодная в пищу девчонка. Интересно, те, что на тебя охотятся… они тоже ходили смотреть? Цветы кидали, деньги…
— Вряд ли. Они бы тогда ко мне сразу полезли в хатку.
— Ну, может, они не подумали, что ты подходишь.
— Почему?
— Ну, — кузен косится на меня. — Симпатичная девчонка, живёшь без призора семьи, современных взглядов, всё время кругом поклонники… мужчины.
Мне в лицо бросается кровь.
— Да что ж такое! То меня чуть за брюки в гулящие не прописывают — родной притом дядя, то вообще за здорово живёшь! — меня вдруг осеняет. — Слушай, милый друг, а тебя не за тем ли ко мне присоседили, чтобы ты призор осуществлял, а? Семейный…
— А что в этом плохого? — голос кузена звучит тихо, но с вызовом. Но на меня Кристо по-прежнему не смотрит. — Я же тебе не мешаю с Батори твоим в «дочки-матери» играть.
— А если бы у меня с ним или с кем-то ещё правда роман был? Ты бы что сделал? Доносить бы побежал? Ославил бы? Ведь ужас-то какой: тебе, сопляку, на каждом сеновале можно покувыркаться, а мне, здоровой молодой женщине, в самом расцвете, только монашкой в окно глядеть, а? До смерти. Или пока мне какого-нибудь постороннего мужика не присватают из жалости. Такого же убогого, за какую меня держат.
Кузен молчит, и это особенно противно, потому что подтверждает — каждое слово. Донёс бы, как миленький. Ославил бы. И семья публично бы от меня отказалась. Или напротив — срочно стала бы мне подсовывать престарелого вдовца. Чтобы хоть со своим, а не с чужаком каким, да чтобы всё тихо да чинно… А теперь, когда моя девичья скромность — наверняка — подтверждена Кристо в письме домой, будут мне подыскивать такой же отрезанный ломоть, за какого хорошая цыганка не пойдёт, а мне — так сгодится. Сначала подыскивать, потом подсовывать… Фу, гадость какая!
— Ты так злишься, будто тебе правда важно, чтобы можно было… крутить, — говорит кузен. — Но ведь наоборот, ты же не крутила, берегла себя! Значит, самой так хотелось, никто же не заставлял. Над душой не стоял.
— Не крутила, потому что не с кем! А если бы полюбила? Не соплюхой вроде тебя, а сейчас, в двадцать два, когда самый цвет? Я же не бессердечная. Полюбила — и что, сохнуть зря? Пока морщинами не покроюсь, пока тело не засохнет, да? Это хорошо вот им рассуждать, они друг с другом все кучно живут, у них любовь-морковь быстро в свадебку идёт, а я — ими же вытолканная, нечеловеческой долей живущая — должна человеческим законом жить, уродовать себя, да?
— Ну, ты чего… Лилянка, — Кристо встаёт. И стоит, не решаясь сделать ко мне шаг. — Ну, не плачь, ты чего… Что ты… Никто же не звери. Люция вон живёт… я знаю, у неё мужчина есть. Ей никто ничего не говорит, просят только, чтобы тихо… чтобы семье не говорили люди. Она и живёт. И ты так живи, если правда хочешь. Я что тебя — ножом резать буду? Или дядя Мишка будет резать? Просто… ну, и люди видят, что у тебя призор, и мне же правда ещё учиться надо. Я же только на спящих раньше охотился. С отцом… А тут такие пошли дела. Лилянка, чего ты? Давай я тебе свою куртку отдам? А то тебя всю колотит… Лилянка! Может, тебе нравится кто-то и ты из-за меня с ним, ну… побоялась? Хочешь, я его к тебе приведу, вот хочешь? А Батори себе пусть другую дурочку ищет для своих заморочек.
— Дурак. Ты ещё свечку предложи подержать. Никто мне не нравится! Мне по жизни, понимаешь ты, обидно! — я даже не пытаюсь вытереть слёзы. — И живёшь, вроде, по-человечески, а ничего человеческого тебе нельзя. Не гуляешь — а всё равно каждый в шалавы записывает. Думала, помогу сироте, взяла «волчонка», какого-никакого родственника — и тот засланец. Присматривает он… Мы бежим, рискуя жизнью, а он всем, кто нам помогает, спасает нас, подгадить норовит. Один ему слишком гомосек, у другой он ученицу тискает, у третьего вовсе — бабу в постель затаскивает. Уходим, оставляя за собой одни только дурные воспоминания. Умеем быть благодарными, полюбуйтеся, люди добрые!
— Ну что ты… ну… Я же гомосекам этим морды не бил. И не затаскивал никого, она сама прыгнула… Она ему, может, и не баба, а для статуса — ты же сама говорила, что вампиры похожи на того, кто их обратил, а они у него все не по женской части… И ты никакая не шалава, никто так не думает, ну, Лилянка…
— Ну, ты-то чего ревёшь?!
— Да ничего я не реву! Тебя жалко!
— Да Святая ж Мать! Жалко ему! — я хлопаю себя по коленям и встаю. Ноги уже затекли. — Небось по мозгам мне ездить моралью не жалел… и репутацию мне гадить — не жалел. Чтобы мне только через силу помогали, через гадливость, да? А тут слёз моих пожалел. Не реви, говорю!
— И ты не реви!
— И я не реву! Всё! Закончила! Давай сюда свою куртку, хоть какая-то польза с идиота…
Кристо быстро сдирает с себя ветровку и подносит мне на вытянутых руках. Я накидываю её себе на плечи — меня и правда бьёт озноб. Должно быть, нервное. Парнишка вон только слегка поёживается, значит, не так уж и холодно.
К рассвету ливень сходит на нет, и мы идём дальше.
Южнее Мартоноша мы забываем о языковых проблемах. Во-первых, в этой части Королевства Югославия живёт довольно много галициан, встречаются полностью галицийские посёлки. Во-вторых, сам сербский язык похож на галицийский. Главное — приспособиться
