Мобильник (черновик перевода) - Стивен Кинг

– Но превращать вас в лошадь со сломанной ногой…

– Вот уж нет, – прервал его директор. – Лошади не практикуют эвтаназию, в отличие от людей, – дверь открылась, вошел Том, а директор, практически без паузы продолжил. – А вы никогда не пробовали заняться иллюстрациями, Клай? Я про книги?

– Мой стиль слишком кричащий для большинства издательств. Впрочем, я сделал несколько обложек для маленьких издательств, которые специализируются на фэнтези, таких, как «Грант» и «Юлалия». Иллюстрировал также марсианские романы Эдгара Райса Берроуза.

– Молодец! – воскликнул директор и энергично взмахнул тростью. Тут же потер солнечное сплетение и поморщился. – Чертова изжога! Извините, Том… заглянул на минутку поболтать, прежде чем улечься в постель.

– Пустяки, – Том проводил его взглядом. Когда стук трости об пол показал, что директор отошел достаточно далеко и его не услышит, повернулся к Клаю. – Ему нездоровится? Он такой бледный?

– Я думаю, все с ним в порядке, – он указал на лицо Тома. – Вроде бы ты собирался сбрить оставшуюся половину усов.

– Решил не делать этого в присутствии Алисы. Мне она нравится, но иногда бывает просто ужасной.

– Это всего лишь паранойя.

– Спасибо, Клай, за напоминание. Прошла всего неделя, а мне уже недостает моего психоаналитика.

– В сочетании с комплексом вины и заблуждениях относительно собственного величия, – Клай улегся на одну из двух узких кроватей, закинул руки за голову, уставился в потолок.

– Ты жалеешь, что мы не ушли отсюда, так? – спросил Том.

– Будь уверен, – отвечал он ровным, бесстрастным голосом.

– Все будет хорошо, Клай. Вот увидишь.

– Ты так говоришь, но у тебя комплекс вины и заблуждения относительного собственного величия.

– Это правильно, – согласился Том, – но примерно каждые шесть недель они сменяются низкой самооценкой и трансформированием эго. Да и в любом случае…

– …уже слишком поздно, по крайней мере, для этого дня, – закончил Клай.

– Совершенно верно.

Эти слова подвели черту. Том, впрочем, сказал что-то еще, но Клай уловил только: «Джордан думает…» – а потом вырубился.

27

Клай проснулся крича, или поначалу подумал, что кричит. Бросил дикий взгляд на вторую кровать, где Том сладко спал, положив что-то, возможно кухонное полотенце, на глаза, и понял, что крик звучал только в его голове. Возможно, какая-то часть этого крика и сорвалась с губ, но недостаточно громкая, чтобы разбудить соседа по комнате.

О темноте речи быть не могло, откуда ей взяться во второй половине дня, но Том перед тем, как лечь спать, затянул занавески, поэтому в комнате царил сумрак. Клай какое-то время не шевелился, лежал на спине, с пересохшим, будто туда насыпали опилок, ртом и гулко бьющимся в груди сердцем, удары которого отдавались в ушах, словно приглушенные бегущие шаги. А в остальном дом накрыла тишина. Они, возможно, еще не сумели полностью перейти на ночной образ жизни, но прошлая ночь вымотала всех донельзя, и в этом момент никакого шевеления в Читэм-Лодж Клай не слышал. Снаружи пела какая-то птица, а где-то далеко (не в Гейтене, подумал Клай) продолжала выть какая-то упрямая сирена.

Ему когда-нибудь снился кошмар? Может, один раз. Где-то через месяц после рождения Джонни. Клаю приснилось, что он достал младенца из кроватки, чтобы перепеленать, и пухленькое маленькое тельце Джонни развалилось у него в руках, словно слепленное из глины. Тот сон он мог понять: боязнь отцовства, боязнь напортачить. И страх этот все еще жил в нем, не укрылся от глаз директора Ардея. А как толковать этот кошмар?

Что бы он ни означал, Клай не хотел его забыть, и знал по предыдущему опыту: чтобы этого не допустить, действовать нужно быстро.

В комнате стоял письменный стол, а в одном из карманов джинсов, которые Клай бросил у изножия кровати, лежала шариковая ручка. Он достал ручку, босиком пересек комнату, выдвинул средний ящик. Нашел то, что надеялся найти: маленькую стопку листов писчей бумаги с шапкой из двух строк на каждом: «ГЕЙТЕНСКАЯ АКАДЕМИЯ» и «Юный мозг – светоч в темноте». Тусклого света вполне хватало. Клай выдвинул наконечник стержня шариковой ручки и на мгновение замер, чтобы как можно яснее вспомнить сон.

Он, Том, Алиса и Джордан стояли в ряд на каком-то игровом поле. Не для соккера, как Тонни-Филд… может, на каких играли в американский футбол? На заднем плане виднелся остов какой-то конструкции с мигающим в ней красным огоньком. Он понятия не имел, что это за конструкция, Но знал, что вокруг полным полно людей, которые смотрят на них. Людей с обезображенными лицами и в разорванной одежде, и кто они, сомнений у него не вызывало. Он и его друзья находились… находились в клетках? Нет, на возвышениях. И они были клетками, все так, только без решеток. Клай не понимал, как так могло быть, но было. Подробности сна уже ускользали от него.

Том стоял крайним. Мужчина подошел к нему, необычный мужчина, поднял руку, ладонь оказалась над головой Тома. Клай не мог вспомнить, как мужчине это удалось, потому что Том (как и Алиса, Джордан и он сам) стоял на возвышении, но он это сделал. И сказал: «Ecce homo – insanus».[96] И толпа, тысячи людей, проревела в ответ: «НЕ ПРИКАСАЙСЯ!». Мужчина подошел к Клаю и повторил ту же фразу. С рукой над головой Алисы мужчина сказал: «Ecce femina – insana».[97] С рукой над головой Джордана – «Ecce homo – insanus». И каждый раз толпа реагировала одинаково: «НЕ ПРИКАСАЙСЯ!».

Ни мужчина (ведущий шоу? инспектор манежа?), ни люди во время ритуала ртов не открывали. Обмен репликами шел телепатический.

Потом, доверив правой руке процесс мышления (руке и особому уголку мозга, который ею управлял), Клай начал переносить образ на бумагу. Весь сон был ужасным (и ложное чувство вины, и неизбежность наказания за совершенное), но куда ужаснее был мужчина, который подходил к каждому из них и накрывал голову ладонью, словно аукционист, готовящийся продать скот на окружной ярмарке.

Чернокожий мужчина, с благородной головой и аскетическим лицом над худощавым, даже костлявым телом. Симметрия «шапочки» вьющихся мелким бесом черных волос на одной стороне нарушена уродливым треугольным вырывом. Плечи узкие, бедер просто нет. Под шапочкой кудряшек Клай быстро нарисовал широкий и красивый лоб – лоб ученого. Потом на лбу появилась еще одна рваная рана, и Клай заретушировал клок кожи, который свисал на бровь, закрывая ее. Левая щека мужчины порвана, возможно, при укусе, и нижняя губа, с той же стороны, свисала вниз, словно в усталой усмешке. С глазами возникли проблемы. Клай никак не мог правильно передать их выражение. Во сне они были все понимающими, живыми, и при этом, мертвыми. После двух попыток Клай сдался и принялся за пуловер, пока не забыл, как он выглядел: с капюшоном, подростки называли такие «кенгуру» («КРАСНЫЙ» – написал он рядом, добавил стрелку), с надписью белыми печатными буквами на груди. Пуловер был слишком велик для худосочного тела мужчины, так что складка материала накрывала верхнюю половину букв. Однако, Клай практически не сомневался, что слово это – «ГАРВАРД». И он смотрел на это слово, когда услышал плач, приглушенный, доносящийся снизу.