Пабло Пикассо - Антонина Валлантен

«Парад» был показан в Шатле 18 мая 1917 года. Программу составил Аполлинер. В этом новом эксперименте он усматривает начало новой серии представлений, которые перевернут все привычное в искусстве и нравах. Он говорит о новом духе. По такому случаю он со свойственной ему легкостью изобретает новое слово «сюрреализм». «Хорошенько все обдумав, — пишет он одному своему другу, — я приплел к выводу, что сюрреализм будет вернее, чем «сюр-натурализм», который пришел мне в голову сначала. Сюрреализма нет еще в словарях, так что им легче будет манипулировать, чем сюрнатурализмом, используемым уже господами философами».

Однако публика, не подозревая о том, что присутствует на представлении будущего, сопротивляется, а приговор критики и вовсе суров. «Каждое утро до меня доходят все новые оскорбления, причем некоторые — издалека, их авторы ругают нас, даже не удосужившись посмотреть спектакль или хотя бы послушать музыку к нему, — пишет Кокто одному из своих друзей, — и поскольку бездонную яму все равно не наполнить, тем более, что пришлось бы начинать с Адама и Евы, я считаю более достойным не отвечать вообще». Позже он вспомнит, что один лишь Поль Судей взял на себя труд выступить в их защиту, сказав, что ни Сати, ни Кокто, ни Пикассо не были ни немцами, ни преступниками.

Снова показанный через 3 года, этот же самый «Парад» принесет его создателям и исполнителям огромный успех. Имя Пикассо останется связанным как с триумфом, так и со скандалом и станет известно гораздо более широкому кругу людей именно благодаря театру.

Провал балета отражается и на пьесе Аполлинера «Сосцы Тиресия», сыгранной через месяц. Пьесу эту шумно рекламировали его друзья, тем не менее она вызвала скандал такого накала, которого Аполлинер никак не ожидал. Час сюрреализма еще не пробил.

Пикассо неудачи закалили гораздо больше, чем Кокто или Аполлинера. То, как публика приняла «Парад», напоминает ему начало кубизма. Он привык ждать своего часа. А кроме того, он очень занят своими личными переживаниями.

Летом 1917 года он увозит Ольгу Хохлову в Испанию, в Мадрид и Барселону. Новая привязанность, видимо, более серьезна, чем предыдущие любовные истории. Ему хочется, чтобы эта женщина увидела его родину, он знакомит ее с родственниками. Ему хочется примирить славянский характер с испанским, а быть может, понять особенности того и другого. Он пишет Ольгу в испанской мантилье на ее тщательно завитых, уложенных правильными волнами волосах. Портрет настолько реалистичен, что его можно принять за фотографию. Эту картину он подарил своей матери, однако теперь она утеряна, ее нет среди работ, оставшихся в собственности его родственников в Барселоне.

И хотя пребывание его в Барселоне было весьма непродолжительным, к тому же новая страсть, казалось, полностью захватила его, он все же просит одного из своих барселонских друзей уступить ему на время мастерскую и принимается за работу. Он рисует «Балкон», это вид из мастерской, самый характерный для Барселоны пейзаж: колонна Христофора Колубма в окружении веера пальм, а на переднем плане — красно-желтое испанское знамя на фоне яркого неба, написанного почти в манере фовистов.

В сиянии каталонского лета Пикассо снова меняет манеру, делая это, как говорит Розамон Бернье, под влиянием атмосферы, света и времени года. Он пишет композицию, состоящую из больших растекающихся плоскостей, очерченных кривыми линиями. Это совершенно не похоже на предыдущие его произведения, сам Пикассо говорит, что эта вещь «выбивается из общего строя».

Пишет он также — подчеркивая этим двойственное направление в своем искусстве, где соседствуют реалистические рисунки и кубистские композиции, — испанскую танцовщицу с высоким гребнем и мантильей на иссиня-черных волосах. Оказавшись снова там, где прошла его юность, Пикассо, казалось, вспомнил всех тех, кто его тогда окружал, мысленно воссоздал обстановку. На его полотнах появились предсказательницы, танцовщицы из мюзик-холла, страстные женщины.

Из Барселоны Пикассо отсылает Гертруде Стайн (она находилась тогда на юге Франции в качестве официального представителя Американского фонда помощи раненым) очаровательную маленькую картину, изображающую гитару. Он пишет ей, что собирается жениться на девушке, настоящей порядочной девушке из хорошей семьи. В конверт он вложил фотографию сделанного им портрета Ольги Хохловой.

Когда Гертруда Стайн снова поселяется в Париже, уже подписан мир. Однажды Алисе Токлас приходит в голову мысль сделать но этой маленькой картине вышивку. «Я обещала ей скопировать вашу картину на канву», — говорит Гертруда Пикассо. Тот улыбается слегка презрительно: «Если кто-нибудь это и сделает, то только я». И терпеливо переносит на канву контуры своего произведения. Эта вышивка исчезнет во время оккупации Парижа.

Увлекшись вышиванием, через несколько лет (это было приблизительно в 1929 году) Алиса попросила Пикассо сделать для нее несколько рисунков прямо на канве. Это черные арабески на сером фоне, окружающие яркие цветные пятна: красные, желтые и коричневые. Это белая рука, также на сером фоне, среди волнистых зеленых и черных линий.

Эти мотивы были скрупулезно воспроизведены на спинках и сиденьях двух маленьких кресел в стиле Людовика XV. Когда же их попытались продать, покупателей нашлось очень много, только одни желали приобрести кресла, а другие — вышивку, но и то и другое не хотел покупать никто.

Вернувшись из Испании в Париж, Пикассо обнаружил, что его домик в Монруже затоплен, так что на этот раз его переезду способствовал внешний фактор. Хотя в любом случае он, по своему обыкновению, сменил бы квартиру, как делал всегда, когда в его личной жизни происходили перемены. Однако сам он себя поисками не утруждает. Квартиру на улице Ля Бозси, 23 находит торговец картинами Поль Розенберг, пришедший на смену Канвейлеру. Его собственная галерея находится неподалеку от тех районов, в которых Пикассо жил раньше, но изменился и образ жизни. Достаток как бы сообщает ему желание жить нормальной жизнью, «войти в норму». Он сам становится похож на буржуа, настолько элегантным он никогда не был и никогда уже не будет: цепочка от часов, бутоньерка, приглаженные волосы, галстук-бабочка, уголок белого носового платка выглядывает из кармана пиджака.

В спальне стоят одинаковые металлические кровати, такие же, как и в соседних квартирах. Пабло Пикассо обустраивается в своей новой жизни как человек, оставивший позади все юношеские проказы и готовый забыть о богемной жизни молодых лет, о борьбе и голоде; он готов подчиниться буржуазной морали. На короткий миг начинает казаться, что жизнь его отныне потечет по мирному, спокойному руслу, через семейное счастье и официальные почести, к признанию Академии.