Живой Журнал. Публикации 2011 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стихи, по-моему, неважные.
Чудес не бывает.
Переиздана и переписка с Горьким — ещё в шестидесятые, в одном из томов Литературного наследства. Правда без указаний о том, что автора расстреляли.[32] История эта известная — есть подробная статья Лазаря Флейшмана, подробности рассказываются в десятке популярных книгах как бы о разведке — с разной степенью бульварности и есть даже художественная проза. Это, кажется, женский роман, написанный с некоторым надрывом.
Удивительно как раз равнодушие истории.
30 апреля 2011
История про ночь
Это добрая русская традиция — 2010, 2009, 2008 и так далее.
Ну что, кто как кто провёл Вальпургиеву ночь?
Я так вынес ёлку.
Извините, если кого обидел.
01 мая 2011
История про Фердинанда
Я, кажется буду сотым, кто сострит по поводу того, что опять убили Фердинанда нашего. Опять его убили, да. И в море утопили, да.
Я, правда, с некоторой оторопью наблюдаю народное ликование в Живом Журнале, да и в телевизоре. В телевизоре, кстати, мне показывают американских детей, что пляшут с самодельными плакатиками.
Эта картина, кстати, совершенно неотличима от той, которую мне показывали в том же телевизоре — когда десять лет назад какие-то арабы плясали на улицах и праздновали падение нью-йоркских небоскрёбов. Та же картина, клянусь.
Я ужасно люблю одну историю, которую мне рассказал Владимир Максимов, в свою очередь, пересказывая историю, рассказанную Хенкиным. Он был в Москве близок с Абелем, который после обмена, конечно никуда не засылался, а занимался всякого рода консультированием. Так вот, будущий перебежчик пришёл к Абелю и застал его в довольно грустном настроении. Оказалось, что Абель участвовал в обсуждении того, как ликвидировать одного нашего агента.
— Понимаешь, в чём дело, — сказал он. — Решили войти к нему в каюту под видом стюарда, завернув утюг в полотенце, ну и стукнуть.
— А что печалиться? Ты его, что, знал лично? Жалко тебе его?
— Да нет, раз проштрафился, то убрать-то, конечно, надо, — отвечал Абель. — Но уровень-то, уровень…
И замолчал скорбно.
Но это я, собственно, не о государственном киллерстве, а о несовершенстве человека говорю.
Звериное начало чрезвычайно сильно в людях. А ведь среди многих людей, которых я вижу, есть множество, что испытав отвращение к Советской власти (застав только её распад), возлюбили любую антисоветскую власть. И теперь, будто сверившись с мнением Белого дома, как раньше сверялись с газетой "Правда", они выходят на электронную площадь. Смеешь выйти на площадь? А? Да не вопрос.
А причина одна — безблагодатность, как объяснял я нетрезвому профессору Посвянскому его похмелье.
Извините, если кого обидел.
02 мая 2011
История про превращения
Есть одна, довольно странная история.
Это история о том, как Шкловский с Сельвинским клеймили Пастернака.
Нет, Пастернака травили всем обществом, и история эта довольно хорошо описана — начиная от мемуаров очевидцев до недавней книги Быкова о Пастернаке.
Хроника известна: в мае 1956 года Пастернак передаёт рукопись итальянцам. В ноябре он выходит в Италии, в октябре 1958 Пастернаку присуждена Нобелевская премия по литературе, тут же по этому поводу происходит партсобрание в Союзе писателей.
27 октября в правлении Союза писателей обсуждают публикацию романа за границей.
29 октября Пастернак отказывается от премии, а 31 октября происходит писательское собрание исключает Пастернака из Союза писателей и ходатайствует перед правительством о лишении его гражданства.
В ноябре покаянное письмо печатается в «Правде».
5 ноября — Отредактированное отделом культуры ЦК КПСС письмо Пастернака публикуется в «Правде». В письме содержатся заявление об отказе от премии и просьба дать возможность жить и работать в СССР.
В мае 1960 Пастернак умирает.
Так вот — клеймили Пастернака многие — кто-то из карьерных соображений, а кто-то по убеждениям. Кто-то по приказу, а кто-то исходя из особого литературного склада души. Эта история очень поучительная, и куда более она поучительна от того, что происходила в 1958 году, а не в, к примеру, 1950-ом.
То есть, когда надо непременно положить голову на плаху, а семью обречь на изгнание — то с людей один спрос. А вот когда нужно чьё-то избиение в обмен на не пойми что — спрос совсем другой.
Когда происходило то самое знаменитое собрание, за Пастернака никто не заступился.
Однако довольно много людей, чувствуя слабину государства, внезапно заболели или бежали из города.
Некоторые не пришли туда особо не скрываясь.
Причём, как в настоящей банке со скорпионами, писатели судили Пастернака с фантазией, как бы опережая волю власти.
Когда председательствовавший Сергей Смирнов говорил, что неплохо из внутреннего эмигранта сделать настоящего, то произносилось слово «коллаборционист», а когда Ошанин попрекал Пастернака за вручённую ему медаль, то звучало уже слово «космополит».
Пастернака ругали, ссылаясь на Мао Цзедуна, а потом и вовсе обозвали литературным генералом Власовым. Это, в общем, сущее безумие — потому что, кроме известного падения нравственности, налицо утрата чувства вкуса.
А это для писателя совсем беда.
Безнравственных писателей история знает, а вот с таким катастрофическим чувством утраты стиля и духа времени сталкиваешься редко.
Причём если бы Пастернака клеймили какие-то ужасные бездари и скучные чиновники — это было бы не так поучительно. Клеймили его, среди прочих, люди очень талантливые — причём я знавал некоторых из них. Одни предпочли это забыть, другие мучились всю жизнь, третьи мучились, а потом предпочли забыть. Судьбы у всех разные.
Понимание того, как срабатывает этот механизм — удивительное знание. Как вот, и отчего прекрасная страна в центре Европы вдруг превращается место жительства ужасных людей, что суют других как поленья в печку.
Причём и до того, и после того в этой прекрасной стане живут прекрасные люди.
Однако что-то вдруг случается, и звериное начало внутри человека вдруг прорывается и результатам этого дивится весь мир.
Немногие дивятся тому, как быстро и без следов потом зверь прячется внутрь. А вот этому как раз и стоит подивиться — во избежание неприятных сюрпризов.
Так вот есть удивительная история про то, как четыре литератора, находясь на отдыхе в Ялте (это был, впрочем, не совсем отдых, а то, что называлось тогда «творческий отпуск»), сами вышли в люди, чтобы кинуть в Пастернака камень.
Так сказать, дистанционно.
В мемуарах Ольги Ивинской «Годы с Борисом Пастернаком» есть глава, названная по цитате из песни Александра Галича: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку».
Сельвинский когда-то считал Пастернака учителем
