Елизавета I - Кэролли Эриксон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со стороны обычно бережливой королевы такая щедрость, несомненно, была знаком настоящей любви — и настоящего сумасбродства. Неудивительно, что испанский посол докладывал своему повелителю, что теперь Дадли наряду с Сесилом «правит бал» и королю Филиппу лучше бы поскорее договориться с выскочкой-конюшим, который наверняка и в скором времени станет королем Англии.
Откровенный роман королевы с женатым мужчиной был лишь последним — хотя и наиболее вызывающим — свидетельством ее непредсказуемости и пренебрежения общепринятыми нормами. Вопрос состоит в том, была ли она бездумной ветреницей, как считал Фериа, или то была лишь маска и на самом деле королева рассчитывала каждый свой шаг, в том числе и свое поведение во время этого скандального романа?
«По правде говоря, — писал Филиппу тот же Фериа незадолго до своего отъезда из Англии, — не могу сказать Вашему Величеству, что у нее на уме, да и те, кто знает ее ближе, чем я, тоже не могут». Де Куадра, преемник Фериа, пребывал в той же растерянности. «Ничего не могу о ней сказать, — писал он, — ибо просто не понимаю ее».
Одно, впрочем, представляется очевидным: при всем своем экстравагантном поведении Елизавета в первые же полгода царствования добилась значительного успеха в решении многих запутанных проблем, с которыми столкнулось королевство. Самой болезненной из них была проблема вероисповедания, она досталась Елизавете в наследство от Марии, когда в результате безжалостного истребления еретиков рана стала буквально кровоточить.
Если брать всю страну в целом, то в 1559 году протестанты составляли ничтожное меньшинство населения; но большая их часть проживала в Лондоне, и когда люди собирались сотнями и распевали псалмы, голоса их будто сливались в один мощный глас, неукротимый и пылкий. Весной 1559 года признаки растущего недовольства католической церковью наблюдались повсюду: в церквах били окна, с алтарей срывали украшающий их орнамент, распятия распиливали на куски, статуи святых сбрасывали с пьедесталов и предавали огню либо топору. Столица была настолько обезображена, что казалось, «будто по ней прокатилась вражеская колесница», а приезжие отмечали стремительный рост антикатолической, в том числе и стихотворной, литературы, продававшейся на каждом углу; в тавернах и на постоялых дворах разыгрывались пьесы, клеймившие покойную королеву, ее мужа и кардинала Поула; духовенство, стоило им устроить процессию на улицах города, становилось объектом самых язвительных насмешек.
Никто не сомневался, что, дабы сбить волну недовольства, Елизавета должна будет восстановить веру своих отца и брата, но в сложившейся ситуации требовалось действовать с величайшей осторожностью. Да, не только в городе, но и при дворе разыгрывались антиклерикальные представления, в которых вороны могли появляться в кардинальских шапках, ослы — в мантиях епископа, а волки выглядели точь-в-точь как аббаты, однако же в парламенте поначалу религиозное законодательство проходило медленно и туго, и это можно понять: церковная реформа была самым непосредственным образом связана с опасными подводными течениями в английских отношениях с континентальной Европой.
Стоит Елизавете совершить роковой шаг — пойти на разрыв с Ватиканом, как папа, чего все боялись, отлучит ее от церкви, и королевство «сделается легкой добычей любого государя, кто на него позарится». Англии не хватает солдат, военачальников, вооружений и даже денег, на которые их можно купить, а крепостные сооружения, по словам Грэнвилла, канцлера Филиппа, «и одного дня массированного артиллерийского обстрела не выдержат». С благословения папы французы и испанцы вторгнутся в страну и расчленят ее на несколько частей, если, конечно, их не убедить, что цели своей можно достигнуть и более простым, не столь дорогостоящим путем.
Как раз тут и показала себя Елизавета прирожденным мастером интриги. Не отзывая своего посла из Ватикана, продолжая служить в церквах мессы (с самыми незначительными отклонениями от канона), всячески оттягивая принятие парламентом церковных реформ, она таким образом предупреждала возможное отлучение; а одновременно поддерживала в Генрихе II Французском и Филиппе Испанском веру в то, что готова выслушать любые брачные предложения. Филипп сватался всерьез; он был первым по рангу и самым могущественным в ряду претендентов на руку Елизаветы, и она в течение нескольких месяцев намекала на то, что, несмотря на любые обстоятельства, готова выйти за него. В то же время она не прекращала тайных переговоров с посланцем Генриха (по слухам, он скрывался в дворцовых покоях Перри), возбуждая во Франции надежду, что может и порвать со своим опасным испанским союзником, если, конечно, Генрих пойдет ей навстречу в вопросе о принадлежности Кале.
Умело заигрывая таким образом и с французами, и с испанцами, Елизавета постепенно собирала воинство и накапливала вооружения, «добывая деньги, где только можно, и почти ничего не тратя на внутренние нужды», так, чтобы восстановить кредит среди антверпенских ростовщиков, которые могли бы финансировать ее военные операции. С первых чисел марта по лондонским улицам стали шнырять вербовщики, на призывных пунктах начало появляться все больше людей, во Фландрии же тем временем английские агенты заказывали порох, латы, палицы, торжественно обещая заплатить не позже чем через месяц — два. В предвидении французского вторжения через Шотландию срочно укреплялся Бервик-Касл, хотя потребовавшиеся на это расходы грозили подорвать и без того скудную государственную казну.
Вообще-то все это был чистый блеф, ибо Елизавета рассчитывала не на войну, а как раз на мир, и в какой-то момент — это было 18 марта, Вербное воскресенье, — ей сообщили, что английская делегация на континенте достигла соглашения о прекращении военных действий. К сожалению, Кале по этому договору должен был оставаться за Францией по крайней мере в течение ближайших восьми лет; затем при передаче города под владычество английской короны французы должны были в качестве компенсации выплатить пятьсот тысяч крон. Из этого следовало, что в конце концов Кале будет все-таки возвращен, к тому же не исключалось, что еще ранее могут вновь нарушиться дружественные отношения между Францией и Испанией.
Теперь, по достижении мира, парламентская процедура пошла живее, и в конце апреля были приняты Акты о верховенстве и единстве. По ним королева становилась главой церкви в Англии (хотя сама она предпочитала называться несколько иначе — «высшим предстоятелем»), и вновь пускался в обращение выпущенный еще при Эдуарде (в 1552 году) Молитвенник. Посещение мессы каралось тюремным заключением — пожизненным в случае трехкратного нарушения. Официально католической Англии пришел конец, хотя еще столетия она продолжала подпольное существование. Для испанцев
