Восток есть Восток - Том Бойл

— Еще? — предложил мужчина, когда Хиро опустошил первую кружку; он только кивнул утвердительно в ответ, как перед ним, словно по волшебству, появилась новая порция.

— Надо переодеться в сухое, — сказал мужчина и не успел обернуться к женщине, как она уже принялась рыться в рюкзаке, плотно набитом рубахами, трусами, носками и полотенцами. Рюкзак? Значит, они туристы? Но почему они тогда не устроили лагерь среди чистой сухой широкой прерии, а полезли в эту клоаку? Гайдзины. Никогда ему их не понять, проживи он хоть сто четыре года. Ему дали одежду, футболку с дурацким детским рисунком во всю грудь — какая-то улыбающаяся рожа, а снизу подписано: «Самый лучший на свете папа», пару тесноватых трусов и синие джинсы с неподшитыми штанинами, которые никогда бы на нем не застегнулись, если бы не бесконечные лишения, которые претерпела его бедная хара. Хиро отошел в сторону переодеться, не переставая признательно кланяться, прикидывая, сможет ли за всю жизнь расплатиться, и так щедро расточая слова благодарности, ну прямо боготворя своих благодетелей. Не хочет ли он еще есть? Хочет. И вот на решетке с треском жарится мясо, и дают хрустящий картофель, и крутые яйца, и морковные палочки, и капустный салат, и кекс.

— Домо, — повторял он еще и еще, — домо аригато.

Они смотрели на него во все глаза. Сидели перед ним полукругом, упираясь ладонями в колени и устремив на него глаза, горящие милосердием и человеколюбием. Они умиленно любовались тем, как он ест, словно молодая мать, провожающая взглядом в рот своему чаду каждую ложку овощного пюре. Однако они спасли его и накормили, и теперь неотвратимо наступила очередь расспросов.

— Вы филиппинец? — спросил первый мужчина, когда Хиро целиком затолкал в рот кусок кекса.

Осторожнее! Он уже принял решение, что лучшей тактикой — единственно приемлемой тактикой — является ложь.

— Китаец, — ответил он.

На их лицах ничего не отразилось. Дым, завиваясь, поднимался вверх. Хиро потянулся за последним куском кекса.

— И вы здесь были на дневке?

На дневке, на дневке… Что бы это значило?

— Прошу меня извиничь и простичь, но сьто такое — дневка?

— Ну, посещение болота… туризм. Вот и мы тоже, — почему-то мужчина при этом рассмеялся, от души, свободно и раскованно, демонстрируя непринужденность, безупречное здоровье, преуспеяние и зубы — настоящее чудо ортодонтии. — У вас что же, лодка перевернулась? Никто не пострадал? Или вы были один?

— Один, — ухватился за подсказку Хиро. Он почувствовал, что здесь как раз кстати пришлась бы улыбка, и поэтому с готовностью оскалил свои неровные, разнокалиберные зубы. Лгать и притворяться — это, оказывается, вовсе не трудно. Это по-американски, как он теперь наконец понял. Даже странно, что он испытал такие трудности у Эмбли Вустер.

Они сказали, что их фамилия Джефкоут, живут в Атланте, штат Джорджия. А вообще-то из Нью-Йорка. Джеф, Джули и Джеф-маленький (мальчик покраснел, когда отец представлял его гостю). Хиро поклонился каждому по очереди. И снова они уставились на него, и в глазах их — ожидание. Чего от него ждут? Чего вам еще? — подмывало его спросить.

— А вы… Вас как?.. — намекнул мужчина.

Хиро смущенно охнул. Ну конечно! Как же он упустил? Он начал было им рекомендоваться, но сразу замялся. Он же сказался китайцем. А если он китаец, то какие у них, у китайцев, имена? Ли, Чань, Вонг? «Сунь Вынь» — так назывался китайский ресторан в двух кварталах от дома, где жила его бабушка, но это имя дурацкое, смехотворное, не может он, Хиро Танака, знаменосец Мисимы и Дзете, носить такое имя. Этого не может быть никогда.

— Да? — Они подались к нему, улыбаясь дурацкой улыбкой: уж так-то им, глупеньким, приятно обменяться любезностями с каким-то чумазым китайцем в этом мокром, протекающем аду на краю света. Дождь сочился сквозь крышу у них над головами и сыпал мелкой дробью по водам вокруг.

— Я… меня зовут Сэйдзи, — решился наконец он: разве они понимают, американцы? Им что китаец, что угандиец, без разницы. — Сэйдзи… Тиба.

И, расщедрившись, в тепле под крышей, да еще завернутый в пуховое одеяло, с полным, впервые за много дней, желудком, он поведал им жалостную историю своих страданий в болоте. Его лодка перевернулась, да, два дня назад: крокодил напал. Прыгнул в лодку с дерева. Он, Хиро, стал с ним сражаться, но лодка затонула, и он остался без всего: без пакетиков мяса и без кукурузных крекеров в коробках, без джинсов «Ливайс» и без доски для серфинга. Он блуждал в болоте, обреченный на голодную смерть, питался одними ягодами, пил болотную воду, но они его спасли — и в заключение рассказа он не менее пяти минут кряду возносил хвалу своим спасителям на английском и японском языках.

Когда он кончил, воцарилось молчание. Гроза унялась, во взбаламученном воздухе опять заныли комары и гнусы. Из ночной дали донесся чей-то рев.

— Ну-с, — проговорил мужчина, хлопнув в ладоши, как судья на игровой площадке. — Будем укладываться, а? Денек был не из легких.

Где-то в глубокой, пульсирующей сердцевине ночи, когда стрекот, гуканье, звон приутихли, сменившись слитным глухим гулом, и новое поколение комаров только-только изготовилось к вступлению в жизнь, Хиро проснулся, весь дрожа, и оказалось, что дождь припустил с новой силой. Хиро сразу сообразил, где находится, сообразил и то, что непромокаемое одеяло, которое ему дали — уж эти американцы, у них все есть запасное, — насквозь промокло. Ветер зашел с севера, и в нем безошибочно ощущался запах осени. Но месяц-то сейчас который? Август? Сентябрь? Октябрь? Хиро представления не имел. Он уже так давно выпал из жизни, так давно ведет существование бездомного бродяги, первобытного пещерного варвара, что даже не знает, какой сейчас месяц, не говоря уж о числе. И тем более — часе. Он лежал, дрожа мелкой дрожью, и думал обо всем этом. Ему стало ужасно себя жалко.

Скоро до него сюда доберутся, это ясно. Бойфуренд, конечно, сообщит в полицию, и вислоносый шериф созовет своих негров и собак и введет в болото целую флотилию моторок, надувных лодок, каноэ, яликов, плавучих тюремных камер. И Пегая Морда со своим несгибаемым помощником тоже, конечно, примут участие, и Рут, и капитан Нисидзава, вертолеты переломают деревья, и небо задрожит от оглушительных сирен и протяжного воя кровожадных псов. Если два дня назад они все были его врагами, то уж теперь ненавидят его всеми фибрами души. Он ведь оставил их в дураках. И они ему этого не простят.

Обидно. Досадно. Если бы владельцем «мерседеса» оказался не сам главный маслоед собственной персоной, а какой-нибудь странствующий торговец, распространитель энциклопедий, просто бродяга, Хиро мог бы сейчас уже находиться в тысяче миль отсюда — в Стране Широкого Неба, в Городе Моторов под названием Детройт, у Золотых Ворот. Но вышло иначе, и вот он здесь. Что ему сейчас необходимо, вдруг осенила его мысль, так это лодка. Была бы у него лодка, он доплыл бы в ней до конца болота и побрел бы в глубь суши, покуда не наткнулся на шоссе, а тогда… а что тогда? Снова криводушие и обман? Снова ненависть? И хакудзины, норовящие всадить в спину нож, и свирепые негры? Но деваться все равно некуда, так или иначе, его выследят и изловят, как зверя. Хиро лежал мокрый, несчастный, весь с ног до головы в путах собственной лжи и старался ожесточить свое сердце. Он знал, где есть лодка. Байдарка. Узкая, быстрая и нагруженная провиантом на целый полк.

Джефкоуты дружно спали, посапывая синхронно, приняв сон как награду и разложив вокруг свои пожитки, точно императорский выкуп. Тут же, у самого края платформы, тесно покачивалась привязанная байдарка. Совсем рядом, доплюнуть можно, не вставая с места. Но о чем это он? Они были к нему добры, они и Эмбли Вустер. Их глаза не выражали ненависти, а лишь здоровье и уверенность в себе. Как можно ограбить их, бросить на произвол судьбы вдали от людей, под ветром и дождем?

Как? Да очень просто. Они же хакудзины, всего только хакудзины, не лучше остальных. Стоит им проведать, кто он такой, и они своими руками бросят его за решетку, туго-натуго завинтят на его запястьях наручники, и в глазах у них будет фарфоровый блеск от сознания собственной правоты. А он японец. Самурай. В беспощадности — его единственная надежда.

И он уже приготовился сделать первый шаг по пути предательства — выскользнуть из-под мокрого одеяла и приступить к действию, но тут вдруг мальчик застонал во сне. Такой душераздирающий, посторонний звук среди болотной ночи. «Аааах! — мучился мальчик в тисках сновидений. — Аааах!» И пока длился этот сон, Хиро одним рывком перенесся в собственное отрочество, где были демоны, преследовавшие его по ночам, и слабые дедушкины руки, обнимавшие его, — и тут в темноте поднялась человеческая фигура — фигура отца, мальчикова отца — и Хиро услышал тихое «Ш-ш-ш», баюкающий, успокаивающий шепот. Отец, мать, сын — семья. Душа Хиро затрепетала от тревожных предчувствий, предчувствия обрели плоть, стали неоспоримы, и Хиро понял, что байдарка, его единственная надежда, останется там, где стоит. Вторично его разбудил запах яичницы с тушенкой, запах непривычный — помимо помойной стряпни кока Тибы, Хиро был плохо знаком с иностранной едой, — но он все же отличил в его составе непременную у хакудзинов гарь пережженного мяса.