Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 1 - Анри Сансон

— Знал, — пробормотал несчастный.

— Смерть ему! Смерть ему! — шумно воскликнули все присутствовавшие. — Смерть негодяю! Смерть похитителю!

— Ты заслужил смерть, — сказал старик нищему, — и должен быть казнен, но я хотел, по крайней мере, избавить тебя от мучений, которые делают ее еще ужаснее.

Нищий сделал знак, выражавший, что ему нет нужды до этого, что его не пугают мучения, которыми грозил ему главарь шайки.

— Будь хоть откровенен в последний час твоего существования, и я клянусь тебе дружбой, которую питал к тебе, бедный преступник, я не позволю пытать тебя, хотя бы мне пришлось разделить одинаковую с тобой участь. Что сделал ты с этими деньгами?

— Я тебе уже сказал, начальник, — отвечал нищий, — я их промотал.

— Ты лжешь… Постарев, черт сделался отшельником, а ты под старость из мота превратился в скрягу. Твое место на кладбище приносило тебе не менее экю в день, а ты с дочерью не тратил и десяти солей; нам известна твоя скупость. Говорю тебе, что ты лжешь, ты где-нибудь спрятал эти деньги. Укажи собратьям, где они могут найти их, и они простят тебя и позволят тебе самому избрать себе вид смерти.

Престарелый нищий молчал. Самые ожесточенные из шайки, казалось, были готовы кинуться на него. Старик защитил его еще раз; но было очевидно, что как ни была велика власть его над бродягами, а все-таки она должна была вскоре сделаться бессильною. Он подошел к моему предку.

— Итак, господин де Лонгеваль, — сказал он ему глухим голосом, делая особенное ударение на частичку «де», — итак, этот человек для вас только нищий, которому вы бросали несколько денье на кладбище Нотр-Дам де Нувель, и не напоминает вам никого другого.

Старый исполнитель отступил в оцепенении несколько шагов от предводителя шайки. Смутные воспоминания, которым, по причине многих невероятностей, он не смел поверить, вдруг осуществились. Он взглянул на этих двух людей, которые были перед ним, и в одну секунду узнал в их увядших чертах лица под их пергаментной кожей двух товарищей своей молодости. Он испустил громкий крик и, бросившись к нищему, воскликнул:

— Блиньяк, Поль, ты тут, среди этих…

Господин де Блиньяк не дал ему докончить.

— Черт возьми, господин де Лонгеваль, — сказал он ему своим обыкновенным саркастическим тоном, — мне кажется, что нам нечего пенять друг на друга; хотя мы и шли различными дорогами, но можем похвалиться, что все трое превосходно совершили свой путь.

Старый исполнитель с негодованием оттолкнул руку, которую ему протянул бывший сослуживец.

— Извините, господин де Блиньяк, — сказал он ему, — кровь ваших собратьев еще не запятнала моих рук, и я не желаю загрязнять их.

Восьмидесятилетний старец ухватился за рукоять своей шпаги с живостью, доказывавшей, что лета не умерили его запальчивости, но почти в то же мгновение, заметив, вероятно, по волнению, поднявшемуся в кругу бандитов, что они ждут только его знака, чтобы поспешить к нему на помощь, он вложил шпагу в ножны и сказал, указав на Поля Берто:

— Было бы забавно возобновить через сорок лет нашу ссору подле Проклятой Ограды; но нам нельзя терять попусту время в личных делах, господин де Лонгеваль. Я велел привести вас сюда не для того, чтоб вы лишили жизни прежнего своего товарища и друга, а в надежде, что вы будете иметь столько влияния на этого несчастного, чтобы побудить его указать место, где он скрыл похищенные у товарищей деньги.

Бесстыдство, которое господин де Блиньяк сохранил в своем положении, возмутило Сансона де Лонгеваля, но в то же время он чувствовал болезненное сострадание к своему несчастному двоюродному брату, столь справедливо, но и столь жестоко наказанного за свою беспорядочную и распутную жизнь. Он встал подле него на колени и старался пробудить в нем раскаяние и в то же время побудить его к сознанию, которого от него требовали.

Поль Берто молчал, несмотря на все настоятельные просьбы, и, как бы желая положить конец всем этим уговорам, вдруг воскликнул дрожащим и отрывистым голосом:

— Я сознался во всем; я промотал эти деньги, я промотал их. Боже мой, ничтожных одиннадцать тысяч ливров, что это значит? Я спустил побольше этого. Разве ты не помнишь, начальник, когда мы остановились в Лондоне на обратном пути из Монреаля? Одиннадцать тысяч ливров, Спаситель! Да их бы хватило только на один день. Так как я сознаюсь в похищении ваших денег, то убейте меня. Убейте меня поскорее, я желаю смерти, я желаю смерти!

Нищие и убийцы, составлявшие шайку, не понимая жажды смерти, овладевшей престарелым нищим, с безмолвным удивлением посматривали друг на друга.

Блиньяк наклонился к своему прежнему другу:

— Не знаю, какая цель у тебя, — сказал он ему, — но уверен в том, что ты стараешься провести нас.

Время, о котором ты говоришь, Поль, прошло, и в настоящую минуту ты знаешь цену одному денье! Скажи-ка еще мне, почему удалил ты дочь, которую так любишь, с которой никогда не расставался, именно в тот день, когда я должен был прийти к тебе за отчетом в деньгах? Скажи, почему все наши поиски ее остались напрасными?

В то время, пока он говорил о дочери, глаза Поля Берто сверкали, и глубокий вздох вырвался из его груди; но он не отвечал на заданные ему вопросы.

Мой предок вмешался в разговор и рассказал де Блиньяку, как вечером того дня, в который были выставлены к позорному столбу прокурор и его соучастники, он встретил молодую девушку; не скрывая удивления, которое овладело им при виде ее изящного туалета и гнусной наружности ее кавалера.

Предводитель шайки произнес громкое проклятие и встал со своего места.

— Сто чертей! — вскричал он. — Негодяй, это дочь обокрала тебя! Отчего ты этого не сказал?

— Обокрала… — отвечал в необыкновенном волнении нищий, стараясь отчаянным усилием освободиться от веревок, — обокрала! Это ложь, слышишь ты, начальник? Нет, нет, не она, один я виновен в этом преступлении! Меня следует наказать! Обокрала! Моя дочь, ребенок, который так любит своего отца! Ах! Великий Боже! Кто мог выдумать это?

Блиньяк пожал плечами, обменявшись с Сансоном де Лонгевалем взглядом, означавшим, что предположение, бывшее минуту тому назад лишь подозрением, делалось несомненным фактом.

Однако он попытался еще раз спасти своего прежнего друга и спросил у бандитов, не встретил ли кто-нибудь из них дочь нищего, которую на языке мошенников называл Прелестноокою.

Один из бродяг отвечал, что, кажется, он точно видел ее в руанской карете возле человека, имеющего две профессии: вербовщика и шпиона; но отправлявшаяся в путь карета проехала так быстро, что он не уверен в своем предположении.