Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Светлана Сергеевна Лыжина

- Главный город румов, - сказал евнух. - Мне нужно знать, насколько румы в том городе боятся войны с моим повелителем и готовятся ли к ней как-нибудь. Ты сам из числа румов, поэтому не подвергнешься там никакой опасности и легко притворишься местным жителем. Ты выучил турецкий язык, но, насколько я могу судить, не забыл язык румов. Я надеюсь на тебя.

Шехабеддин был готов к тому, что рум не захочет по первой просьбе вредить своим соплеменникам, и что его придётся уговаривать, однако тень просто спросила:

- А денег дашь? В том городе, как я слышал, всё очень дорого: и кров, и пища. Да и одежду надо подходящую подобрать, чтобы затеряться в толпе. За свои деньги я туда не поеду, господин. А за твои - проживу там хоть год.

Евнух решился спросить прямо:

- Но ты ведь понимаешь, что сведения, которые ты принесёшь мне, могут навредить этому городу?

- Я тем людям ничего не должен, - последовал такой же прямой ответ. - Если со мной случится беда, никто из них и не подумает мне помочь. А ты мне помогал, господин. Я перед тобой в долгу, хоть и не люблю быть обязанным. И если я выполню это твоё поручение, мы будем в расчёте. Ведь так?

- Это зависит от сведений, которые принесёшь, - сказал евнух. - Они должны быть полезны. Ты уже научился отличать полезные сведения от простой базарной болтовни, вот и в главном городе румов помни об этом различии. Денег тебе дам, чтобы хватило на месяц, а затем возвращайся.

На следующее же утро "верная тень" взяла деньги и исчезла, а Шехабеддину оставалось ждать, что из этого выйдет. Он хоть и привязался к своему помощнику, но за все шесть лет знакомства приучал себя к мысли, что однажды этот юноша может исчезнуть навсегда, даже не простившись. На взгляд евнуха, теперь этому уличному вору представилась прекрасная возможность именно так и поступить - взять деньги и перебраться в другой город, но отнюдь не в столицу румов, а в один из больших турецких городов, где прежний покровитель не найдёт и не станет взыскивать "долги". Вот почему евнух непритворно обрадовался, когда "верная тень" через месяц вернулась. Как видно, не зря Шехабеддин называл её "верная".

Она заметно преобразилась. Если до этого своими привычками и одеянием напоминала турка, носила турецкий кафтан и сапоги, и даже повязку на голове, похожую на тюрбан, то теперь это был истинный рум - от мысков кожаных башмаков до края плаща, застёгнутого на плече на круглую пряжку, как делают румы.

- Моя верная тень! Тебя не узнать! - воскликнул евнух, разводя руками и одобрительно улыбаясь, а про себя подумал: "Шпион из него выйдет отличный. Главное - успеть как следует натаскать его до начала войны".

* * *

Ещё с утра Арис получил от турецкого господина новое задание: "верной тени" следовало понаблюдать за домом первого министра. Было желательно, чтобы этот министр никуда не уехал и оказался бы на месте, если турецкий правитель, узнав о взятках, захочет поговорить.

Конечно, если бы министр отлучился куда-нибудь, "верная тень" никак не могла этого предотвратить, но могла проследить направление. Несмотря на то, что министр путешествовал по городу верхом, тень настолько хорошо знала все улицы и переулки в турецкой столице, что могла пешком догнать даже конного. Главное, чтобы он не удалялся за пределы города.

Чтобы не привлекать внимания, Арис выбрал ближайший переулок, откуда просматривался дом первого министра, и сел там возле стены на солнечной стороне, притворяясь, что греется, раз погода хорошая. Тень даже прикрыла глаза, чтобы выглядело правдоподобнее, но сквозь щелки неплотно сомкнутых век продолжала наблюдать за домом.

Появилась дерзкая мысль проникнуть в дом, но её следовало гнать прочь. Арис хоть и являлся довольно ловким вором, но последний раз, когда он пытался проникнуть в чужой дом и поживиться чем-нибудь ценным, это закончилось очень плохо. Арис оказался схвачен, осуждён и отправлен в тюрьму - дожидаться вынесения приговора. Турецкому господину, который почти сразу понял, где искать пропавшего помощника, пришлось потратиться, чтобы выкупить "свою верную тень" у начальника тюрьмы. Официально Арис умер в тюрьме, а неофициально ему пришлось безвылазно прожить в доме господина целый месяц, сменить одежду и постричься, чтобы обрести иной облик.

Господин тогда качал головой и говорил:

- Моя верная тень, я знаю, что от привычек, которые приобретаются из-за жизни на улице, избавиться нелегко. Но хотя бы попробуй. Ведь в следующий раз, когда тебя станут ловить, могут убить нечаянно. Мне будет жаль терять такого помощника.

Арис признавал правоту турецкого господина. И к тому же видел, что тот под словами "мне будет жаль" скрывал более тёплые чувства, чем сожаление. Вот почему вор старался сдерживаться, хотя порой во время прогулки по базару добыча выглядела такой лёгкой и, казалось, сама шла в руки.

Особенно сильно приходилось сдерживаться минувшей зимой, живя в Константинополе. Находясь в ромейской столице, Арис просто не имел права попасться: турецкий господин ждал от него сведений. И всё же взгляд сам собой привычно скользил по чужим кошелькам и однажды в таверне невольно остановился на тощем кошельке, который лежал прямо на столе.

Кошелёк принадлежал седовласому и седобородому иноземцу, который, сидя за столом, что-то говорил своему более молодому собеседнику, но язык был не греческий и не турецкий. Арис ничего не понимал, хотя было очевидно, что старик жалуется.

Затем к столу подошёл слуга, поставил перед собеседниками две миски с похлёбкой и заметил, что не следует оставлять кошелёк там, где легко взять.

Старик грустно улыбнулся и уже по-гречески, хоть и со своеобразным выговором, ответил, что после оплаты за похлёбку этот кошелёк остался совершенно пустым.

- Может, воры из жалости положат туда хоть одну монетку, раз уж василевс не платит мне жалование, которое сам же и обещал. Я уже сомневаюсь, что нужен здесь.

Старик показался интересным, поэтому Арис начал следить за ним и выяснил, зачем тот нужен василевсу. Оказалось, что это весьма известный пушечный мастер по имени Урбан, который под влиянием слухов о предстоящей войне приехал в Константинополь, предложил свои услуги и встретил радушный приём, однако, как и во всех подобных случаях, дело испортил вопрос о деньгах.

Василевс, приняв Урбана на службу, назначил весьма скромное жалование,