Шаг во тьму - Иван Тропов

Я ткнул ее кочергой. Она не шевельнулась. Хорошо.

Цепляя кочергой, я перевернул ее на спину. Замахнулся и вбил крюк ей в рот. Так и потащил.

Весила она, если судить по сложению, едва ли больше шестидесяти кило. Но сейчас я тащил ее, будто гору двигал. Нет, все, больше не могу…

Не могу. Будь что будет…

Я уже готов был плюнуть на все, бросить ее и поджечь прямо здесь, в коридоре, но оглянулся на нее… Ее голова запрокинулась, и я видел ее глаза. Открытые голубые глаза. Неподвижные и все же совершенно не похожие на мертвые. Никакой поволоки, ничего… Прозрачные, блестящие – совершенно живые!

Хныча от бессильной натуги, переламывая себя, я вцепился в кочергу и все же дотащил ее до внутреннего дворика. Втащил на дрова, поверх трупа усатого.

Канистра едва не выпадала из пальцев, я обрызгал рукава, пока обливал их бензином. Мне было чертовски холодно. Руки дрожали, я сломал три спички, прежде чем получилось высечь искру.

Но зато потом огонь ухнул, с ревом выстрелил в небо высоченной струей пламени и окатил меня живительным теплом.

Под бензином занялись дрова, стало светло как днем. С тел исчезла одежда, плоть почернела, морщилась… Но я не уходил. Вытянув к костру руки, я смотрел на тела и грелся. Господи, как же хорошо… Если бы еще кто-то выдернул этот гвоздь из затылка, отдающий в виски и за глазами… Но хотя бы тепло. И больше не надо никого никуда тащить. Можно просто расслабиться…

Нет, еще Гош и Шатун. Я должен им рассказать. О суке, что убил ее. И о морге. О том, что видел. Не знаю, что эти три жабы там делали, но не простой ритуал должен был быть этой ночью. Что-то гораздо, гораздо серьезнее…

Оставшиеся встревожатся и просто так не отступятся. И черт их знает, на что они способны. Я должен предупредить Гоша и Шатуна. Какое-то время к моргу лучше не соваться. Вообще близко к тем жабам и пурпурным…

Уходить от костра не хотелось, но я развернулся и побрел в дом. Если я не уйду сейчас, когда хорошо согрелся, то потом, когда костер прогорит, точно не уйду. Буду сидеть, ловя последние капли тепла, и, может быть, так и свалюсь там на землю, заснув…

Шатаясь, я брел по коридору, и он казался мне бесконечным. Пульс бился в висках, раскалывая голову. С каждым ударом боль вгрызалась в голову все глубже. Я налетал на стены, я шел, наверно, час, пока оказался у другой двери. Не сразу нашарил ручку и почти чудом выбрался на крыльцо. Здесь мне пришлось вцепиться в косяк, чтобы не упасть. Ноги едва держали.

Господи, что же это со мной?..

Я ждал, что мне будет легче, но легче не становилось. Только хуже.

Что же это со мной?..

Ясно, что. Эта сука все-таки коснулась. И когда я пришел в себя, надо было сразу, пока у меня еще был шанс, надо было воспользоваться этим шансом, а не уговаривать себя, что касания не было. Старик вот воспользовался. А я упустил свой последний шанс.

Я тряхнул головой. Нет! Нет, нет, нет! Она меня не коснулась! Просто движение воздуха над моими пальцами. Между моими и ее пальцами. Я стиснул зубы и шагнул на ступени.

Хорошо, что я подогнал машину. Если бы она стояла там, где раньше, и надо было бы пройти сто метров, я бы сдох… рухнул бы где-то за аркой, прямо на дороге, и уже не встал бы.

Мне и эти-то жалкие метры двора давались с трудом. Ничего, ничего! Только бы до машины добраться, дальше будет легче. Там только жать на педаль и крутить руль, много сил не надо…

Гош. Гош и Шатун. Я должен предупредить их. Должен!

Голова раскалывалась. До машины оставалось каких-нибудь пять шагов, но я понял, что все. И это для меня слишком много. Меня шатало так, что в глазах мутилось. Свет луны казался тусклым, все путалось перед глазами… Машина маячила впереди темным пятном, но даже ее обводы я едва различал…

Перед глазами будто ходили черные волны. Зарождались где-то внизу под веками и кругом прокатывались, расходясь шире… Я закрывал глаза, но даже под закрытыми веками эти волны ходили перед глазами, только становились будто бы светлее – и какие-то… рваные? колючие?.. Виски стягивала боль.

Я не помню, как добрался до машины. Уже на рефлексах, на ощупь нашел ручку, распахнул дверцу и ничком повалился внутрь. Лицом в обивку сиденья.

Здесь мне станет легче. Сейчас немного отдохну, и станет легче… Но легче не становилось. Боль стискивала голову стальным обручем, и кто-то неумолимо закручивал винт, стягивая все туже. В ушах вата, голова хрупкая-хрупкая. Тронь пальцем и проткнешь.

Надо ехать. Хоть так, но надо. Если от передышки лучше не становится, то… Я должен добраться хотя бы до шоссе. До той деревеньки. До любого телефона. Пусть Гош потом рвет и мечет, что звонить нельзя, но хотя бы так предупрежу их. До города, похоже, уже не доживу.

Я перевернулся на спину, кое-как сел. Забросил ноги внутрь. Заставить себя сделать самое малюсенькое движение – это был подвиг. Сил не осталось, а луна хоть и светила, но ее света мне не хватало.

Раньше всегда хватало, но теперь предметы играли в чехарду со мной. Я никак не мог толком ничего рассмотреть.

Ничего, ничего… Теперь опасаться некого, можно включить фары…

Я захлопнул дверцу, завел мотор и включил фары. И, не останавливаясь, не давая себе расслабиться даже на миг, тронул машину. Если расслаблюсь, то уже не заставлю себя двигаться дальше, так и сдохну здесь… Сдохну, не предупредив Гоша.

Фары ярко осветили все далеко вперед. Машина шла, разгоняясь, и тут я понял, что предметы продолжают играть со мной в чехарду. Меня накрыло удушливой волной ужаса – я никак не мог понять, что происходит. Фары светили ярко-ярко, и я видел предметы, то есть кусочки предметов. Кусочки я видел четко-четко, но в следующий миг, прежде чем успевал разглядеть что-то целиком, оно вдруг пропадало у меня из глаз.

Несколько ужасных секунд я не мог понять, что же происходит с миром вокруг… а потом понял, что это со мной. Глаза. Или глазные нервы, или кусочек мозга, где зрительный нерв подходит к нему.

Мир разрезало пополам, вертикальной линией. Я видел то, что справа, но слева я не видел ничего. Слева была даже не темнота – слева просто ничего не было. И это было ужаснее всего.

Я стрелял глазами, туда, где мог видеть, но стоило мне немного сместить взгляд вправо, как граница невидимого накатывала, пожирала даже то, что миг назад я еще видел. Я скашивал глаза еще дальше вправо, цепляясь за то, что видел боковым зрением, – и тут же граница слепоты накатывала и на это. Я не мог толком рассмотреть ничего!

Это было так непереносимо, что на миг я забыл про дорогу, про руль, про переключение передач. Про ногу, жмущую на газ. Едва заметил поворот на дорогу. Выкрутил руль, но за поворотом дорога словно обрывалась в кусты…

Слева, где-то слева – туда дорога уходит! Здесь же не поворот, а змейка, выезд с просеки на дорогу – он дальше… где-то слева, где сейчас для меня не было ничего…

Кусты – рывком! – оказались совсем близко, ближе, чем был бампер. Застучали по лобовому стеклу, я ударил по тормозам, но слишком поздно.

Нос «козленка» ухнул вниз, сиденье ушло из-под меня. Затрещали кусты, а потом, с ударом и грохотом, сиденье врезалось в меня снизу, в грудь ударил руль. Я стукнулся обо что-то лбом, боком рухнул на правое сиденье, пытаясь смягчить удар рукой, схватиться за что-то – скользнул под рукой пластик панели, рванул по коже ключ зажигания, поддаваясь под пальцами, выскакивая из замка…

Мотор вырубился, меня облепила темнота.

Стало тихо и неподвижно.

У меня раскалывалась голова, совсем не было сил, и даже глаза отказывались служить мне. Это ужасное ощущение мутило мои мысли.

Я закрыл глаза, но даже за веками чувствовал, что слева ничего нет. Это даже не темнота – там просто ничего нет… Я не мог этого вынести. Это ощущение не укладывалось в голове, рвало меня на части. Хуже, чем боль в затылке, чувствовать, что слева от тебя ничего нет.

Совсем ничего.

Все-таки эта сука коснулась меня…

Теперь я знаю, каково это – умирать.

Боль и сводящее с ума ощущение ничего слева – оно было так сильно, что с каким-то даже облегчением я вдруг понял, что хочу этого. Так сильно хочу избавиться от этого непереносимого ощущения, что готов заплатить за это тем, чтобы вместе с ним пропало и все остальное. Только бы избавиться от боли и этого невыносимого чувства… Оно даже не в глазах, а под ними. Глубже, под черепом.

И оно росло. Граница, за которой не было ничего, сдвигалась правее, поглощая все. Она вырвала весь мир слева – больше, чем мир: выгрызла часть меня самого. И надвигалась дальше, отрезая от меня по кусочку…

Я тонул, проваливался, погружался куда-то…

Меня затягивало, как затягивает взгляд в узор на «живом» переплете, на котором привычная реальность истончается, открывая проход тому, что раньше было надежно отгорожено, о чем ты просто не знал, что оно существует…

Ужас нахлынул удушливой волной. Неужели смерть не ничто? Не освобождающее от всего небытие, а это вот это?!