Королевская кровь 1 - Котова Ирина

Я иронично подняла брови.

- Я смотрю, мне попался замечательный экземпляр. Чистый эксклюзив.

- Какая ты кусачая, - почти с восхищением выдохнул Люк. – Скажи мне, злюка, а что есть

в твоей жизни, кроме работы? Расскажи мне о себе. О своей жизни. Должен же я знать, на

чей крючок я попался.

Да, он неисправим. Но какой же обаятельный, зараза!

- А что рассказывать? Родилась на Юге, в деревеньке под названием Травяное, сейчас ее и

нет, все застроено разросшимся городом. Росла, выучилась в колледже, пошла работать.

Работа и есть моя жизнь. То, что остается – трачу на сон и общение с отцом и сестрами.

- Вы очень дружны, - заметил он рассеянно.

- А как иначе? – удивилась я. – Мы росли без матери, у нас никого, кроме нас и отца нет.

- Мама давно умерла? - Люк сочувственно посмотрел мне в глаза, а у меня внезапно, хоть

я и отвечала на эти вопросы раньше, и легенду давно выучила наизусть, защипало в

глазах.

- Давно. Двенадцать лет назад. Я была еще совсем маленькой, когда они с отцом попали в

автомобильную катастрофу. Отец выжил, но остался без руки, а маму спасти не смогли.

- Извини, что напомнил, - он протянул руку через стол и накрыл мои пальцы теплой

ладонью. – Как же вы выжили после этого?

Обманывать было легко – инстинкт самосохранения перебивал чувство вины.

- Тяжело было. Мы несколько раз переезжали, пока не остановились в Орешнике пять лет

назад. Отец потерял работу, и мы жили совсем не богато. Слушай, - я тряхнула головой, -

давай не будем об этом, иначе настроение упадет ниже некуда. Теперь твоя очередь.

- Слушаюсь, моя госпожа, - он затушил сигарету об пепельницу и с иронией поклонился.

Второй рукой лорд продолжал держать мою ладошку, мягко поглаживая их подушечкой

большого пальца. Эта невинная ласка, как и вообще присутствие этого мужчины рядом, и

его хриплый голос, творили со мной что-то невообразимое. Как будто я много лет спала

внутри этого тела, и вдруг спящая проснулась, потянулась и начала остро чувствовать. И

это состояние внушало тревогу – я слишком хорошо помнила, что такое, когда внутри все

выворачивает от душевной боли.

- Я родился в Инляндии, рос там, учился там. Шесть лет назад переехал в Рудлог, так как

унаследовал от дяди по отцовской линии здесь имение. Можно сказать, сбежал от

родственников.

Он говорил, а я даже не понимала то, что он говорит, только слушала его голос, а мое тело

резонансом отзывалось на каждое его слово.

- Матушка моя инляндская графиня, а отец – рудложский лорд и граф. А я имею несчастье

быть их старшим отпрыском, на которого ложиться тяжесть сохранения семейной чести и

преумножения семейного состояния.

Люк произнес это с такой иронией, что сразу стало понятно, как он к этим обязанностям

относится.

- С тех пор я и веду здесь жизнь настоящего дворянина. То есть пью, играю и предаюсь

пороку. Иногда вношу в жизнь разнообразие, участвуя в гонках, но сейчас это мне не дано,

– он помахал тростью, стоящей около кресла.

Видимо, на моем лице отобразилось что-то такое, отчего он подмигнул и спросил:

- Что, ты от меня в восторге? Прочитай мне нотацию, маленькая медсестричка.

Я зевнула, забрав у него руку и прикрыв ею рот.

- Извините, лорд, но нотации пусть вам мамушки с нянюшками читают. Мне за вас замуж

не выходить, чтобы вас перевоспитывать. Да и вы уже большой мальчик, правда?

Он криво усмехнулся, наклонился ко мне и доверительно сообщил:

- Я очень, очень большой мальчик, Маришка.

*******

Люк проводил отчаянно зевающую меня до дверей госпиталя, одарил почти

целомудренным поцелуем (кажется, я уже начала привыкать к эйфорийным мурашкам от

его прикосновений), сел в свою ужасно дорогую и блестящую машину («Игрушка для

большого мальчика, - прокомментировал проснувшийся наконец-то внутренний голос) и

укатил. А я наконец-то пошла спать, решив обдумать неожиданно случившегося со мной

лорда Кембритча завтра. Отъезд был через четыре часа, и я не хотела терять больше ни

минуты столь вожделенного сна.

А по прибытии в Лесовину мне стало не до душевных терзаний и самокопания. Мы

вышли из государственного телепорта в каком-то парке, и вокруг уже было темно. Там же

и был размещен наш полевой госпиталь, один из нескольких, раскиданных по городу, в

котором уже работали две бригады врачей из столичных больниц.

Следующие несколько недель слились для меня в какую-то ужасающую череду срочных

операций, повторных операций, реанимаций, составления списков поступивших – для

разыскивающих их родственников. Сон – урывками, еда – прямо перед операционной

палаткой, куда нам ее приносили понимающие волонтеры. Походы в туалет, как в армии, можно было отсчитывать по секундомеру. Слишком велик был поток пострадавших.

Закрытые переломы, открытые переломы, внутренние гематомы, пережатие кровотока,

раздробленные кисти и ступни. Некоторые пошли к врачам не сразу, а только через

несколько дней, не осознав серьезности своего ранения.

Настоящее чудо случилось на пятый день – нам привезли двух детишек, пяти и полутора

лет, девочку и мальчика, которых нашли под завалами. Осмотр не показал сколько-нибудь

тяжелых повреждений, однако небольшое обезвоживание было налицо, и мы уложили их

под капельницы. Привезшая их женщина рассказала, что над детьми крест – накрест

упали балки, и приняли на себя вес верхних этажей дома. Все это время старшая сестра

грела братика – ранняя осень на Севере часто сопровождается достаточно зябкими

ночами, не то, что у нас в Центре, рассказывала ему сказки и поила из чудом закатившейся

к ним бутылки с водой. Их мама и папа лежали в реанимационной палатке, им чуда не

хватило. Впрочем, чудом было и то, что при таких разрушениях и нескольких тысячах

пострадавших никто не погиб. Это казалось невероятным.

В общем, суматошные и безумные были дни, и я поняла, что впереди забрезжило

окончание командировки тогда, когда обнаружила себя спокойно курящей с утра у выхода

из нашей спальной палатки, и проспавшей при этом почти целую ночь. Круглосуточное

верчение сменилось нормальным графиком, с периодическими ночными дежурствами, и

тут-то я вспомнила о том, что моя сестра Василинка живет в каких-то 200 километрах

отсюда, и ей можно позвонить – тем более, что телефон нам в госпиталь провели, в

отдельную палатку, а если повезет – и навестить.

- Здравствуйте.

- Здравствуйте. Могу я поговорить с Василиной?

- Кто ее спрашивает? – а, это вечно подозрительная экономка, как дракон на страже

трубки.

- Это Марина.

- Одну минуточку, госпожа Марина.

Стук трубки, вдалеке слышен голос горничной, какой-то переполох, детские голоса. Все

это отдает такой домашней, уютной и чужой мне суетой, что я ощущаю, как тоскливо

покалывает сердце. «Так, это уже никуда не годится, подружка, - внутренний голос грозит

мне пальцем, - хватит расклеиваться».

- Мариночка, - теплый, так похожий на материнский голос сестры будто гладит меня по

шерсти, - как я рада!

Я улыбаюсь, хотя Васюта меня и не видит.

- Угадай, где я? Я в Лесовине, сестренка, в составе лечебной бригады. Может, получится в

конце вырваться к тебе.

- Ну надо же, как ты близко. Приезжай, конечно! В любое время, милая, мы всегда тебе

рады. Посидим, поболтаем, наконец, если, правда, поросята мои дадут поболтать. Ой, -

она словно вспоминает что-то, - Мариш, мой Мариан же тоже в Лесовине! Вы можете

пересечься, и даже, если получится, он привезет тебя к нам, а потом увезет обратно. Давай

я дам тебе телефон его части. Мы каждый вечер разговариваем…

- Хорошая идея, - я подпираю подбородком трубку и лихорадочно осматриваюсь в поисках

ручки или карандаша, но ничего такого в палатке нет.

- Василиш, - зову я жалобно, - мне совершенно нечем записать. Может, он просто заглянет

ко мне, когда будет посвободней? Или я тебе еще завтра позвоню, принесу заранее ручку с

бумажкой. Мы тут минимум еще дней на пять, успеем пересечься. Мужа твоего я тоже

была бы очень рада увидеть.

- Договорились, - и я снова улыбаюсь, и спрашиваю с теплом,

- Как племяшки? Как Мартиночка? Высосала из тебя все соки?

Детей я не люблю, это так, но не этих конкретных детей. Может, дело все в том, что с

ними прекрасно справляются и родители, а мне остается только тискать их и беситься.

- Какое там, - вздыхает сестра, - я только и делаю, что расту вширь. Еще пару детей, и

придется расширять дверные проемы.

- Мама тоже всегда полнела после родов, - я сначала брякаю, а потом понимаю, что только

что нарушила негласное молчание на упоминания матери, которое мы, видимо,

инстинктивно, хранили с того времени.

- Да…, - Василина молчит, потом просит: - Ты приезжай, Мариш, обязательно приезжай! Я