Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ) - Элеонор Бирке

Крабов рассматривал кота и продумывал варианты. Вряд ли кто-то из Отдела Исследований будет играть в ветеринара, скорее уж продлят агонию кошачьей жизни. Сжалившись над испещренным трубками и практически впаянном в клетку животным, недолго думая, Крабов застрелил кота.

В течение полутра часов он нашел еще шесть клеток, в каждой был кот, а в одной сразу две кошки. Какое-то безумие… Слово «живодер» не отражало всей сути. Как назвать человека, который все это задумал и планомерно воплотил в жизнь? Психопат!..

Крабов собрал тела всех котов и сжег, под конец облил бензином ящик в доме и сделал с ним то же самое.

Из следователя он превращался в исполнителя некой миссии, о целях которой не имел понятия. Творил добро? Да бросьте вы!

***

Уже четвертый день господин следователь возвращался к жилищу таксидермиста. Он нашел много занятного, отвратительного, пугающего и даже страшного… По городу все еще шныряли коты и оставалось загадкой повлияло ли как-то действо Крабова на их распространение или нет. Были ли несчастные обитатели упакованных в снег клеток источником проблемы, связаны ли они с бешенным гриппом или оказалось лишь рядовой, но чудовищной находкой? Но Крабов ни поэтому возвращался на Сосновую улицу. Он ждал, и наконец дождался.

Из дома вышел тот самый мечтатель, что бегал по морозу в шлепанцах и рубахе. Оделся правда он теплее, видимо в прошлый раз явился в город в спешке. На нем был полушубок и вязанная шапка. Ко всему практичному обут он был в те же шлепанцы, натянутые на махровые носки в серо-синюю полоску, которые выглядывали из-под коротковатых штанов.

Он взглянул на небо и покачал головой. Казалось облачные головы что-то значили, он видел в них смысл, а может раньше не приходил сюда и потому как будто удивился.

— Нас видят сейчас? Или мы в вашем вакууме?.. — спросил Крабов.

— Ах, да, — сказал Рэмон и без всяческих маханий руками или округления глаз — как представлялось Крабову колдовство — продолжил говорить: — Всегда сразу действую, но тут задумался… Теперь мы изолированы, — добавил он.

— Чудно.

— Что именно?

— Да так, не важно, — махнул Крабов.

Они долго беседовали. Крабов узнал о том, как концентрировать мысли и не давать им лететь невесть куда, неудержимо. Правда Рэмон не рекомендовал практиковать мечтательство. Не здесь! Надо начинать практику в месте попроще Воллдрима. Крабов узнал, что есть пространство, где обитают мечтатели ныне. Что-то вроде другого измерения, существующего параллельно городу. Вот бы сбежать туда! Но Рэмон не позвал, да и Крабов давно принял, что на его совести крылатый мальчишка и потому не попросился. Вообще не слишком то распространялся Рэмон о вопросах мечтаний. По его словам, чем меньше знаешь, тем ты в большей безопасности, потому он минимально делился информацией, но больше расспрашивал. Крабову же ничего не оставалось, как отвечать на вопросы. Он совершенно точно был с «ними», с мечтателями. Таким он оказался по своей природе, и с этим ничего не сделать.

— Димитрис что-нибудь вам говорил? — вдруг спросил Рэмон.

Такой вопрос удивил следователя. Эту тему он не поднимал, да и вообще она была не слишком-то приятной.

— Так говорил или нет? — повторил Рэмон. — Я хочу объяснить…

— Спрашивать откуда знаете не имеет смысла?

— Не за чем тянуть время, — согласился собеседник.

— Димитрис сказал много всего, но ничего полезного. Хорошим человеком назвал, — усмехнулся Крабов.

Рэмон спокойно смотрел на собеседника:

— Уверен, Димитрис не знал, что делать со своими мыслями. Он просто чувствовал, что-то понимал, но явно был не готов. Думаю, он не то чтобы погиб, скорее изменился настолько, что стал частью природы. Чем-то противоречивым, чем-то особенным. Трудно сказать кем или чем конкретно. В других мирах такое не редкость, в большинстве — невозможное явление. Но чего сравнивать? Имеем то, что имеем.

— Да… Наверное… — размышлял Крабов. — Но ведь как страшно знать, что ты уже не будешь прежним.

— Страшно? Забавно, но анализируя людские страхи, я сделал занятный вывод. Единственный страх, который может превратиться в нечто продуктивное — это осознание, что жизнь твоя отныне станет предсказуемой. Страшно, что в жизни не будет перемен, страшно, что все ты в ней наладил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Крабов не сразу ответил. Он смотрел на нового знакомого и начинал видеть в нем знакомые черты. Он видел в собеседнике одиночку, оторванного от окружающих его людей, полагающегося только на себя, который не выказывал видимых эмоций, а рассуждения его были легки и понятны. Этот маг был не по годам мудр… или по годам… да черт их разберет, этих мечтателей!

— Прав, — ответил наконец Крабов. — Но, а другие миры? Это вы о чем?

— Это слишком сложно. Давайте для начала с этим миром разберемся.

— С этим?

Рэмон кивнул. Крабов нравился ему. Он был сдержан, умен и в каком-то смысле отчаян, но очевидно в нем творилась некое противостояние с самим собой. На исход этой битвы он не хотел влиять, да и вряд ли существует сценарий, по которому можно притащить человека к чуду. Рэмон верил, что по своей природе сильный ум не выберет печаль. Пусть не сразу, но придет к чудным мечтаниям. Порой на смертном одре приходит понимание, но оно приходит… если успевает. Если победил человек тревогу, если нашел в себе самодостаточность, и одиночество не является для него наказанием. Если нет в нем страха перед самой жизнью и веры в ее предначертанность. Что может быть хуже существования судьбы? Что хуже смирения со своим несчастьем или никчемностью?..

Даже сейчас, зная, что Крабов не обязательно поверит в чудо и решиться помочь. Зная, что стоит на кону, Рэмон не волновался. Жизнь в любом случае продолжится, так или иначе. Любой сценарий и не плох, и не хорош — он просто есть…

— Но я не соглашался помогать, да и вообще… — в конце беседы отчего-то ляпнул Крабов. Цену себе набивал? А может расширял поле для маневров?

— Ты не тот человек, который раздает обещания себе или другим… Ты просто действуешь. Я прав?

— Кхе, — закашлялся Крабов, подметив про себя, что этот мечтатель чертовски хорошо разбирается в людях. «Отличный вышел бы следователь», — подумал он и криво улыбнулся, но потом отчего-то плюнул себе под ноги.

— Да будет у нас чудная мечта! — махнул на прощанье Рэмон.

— Все будет! — ответил Крабов.

Глава 17. Мечты Хванча

Элфи уже проснулась, она чувствовала, как по перине кто-то тихонько ступает. Понятное дело, это пробиралась Фелиссия. Элфи прикрыла глаза и притворилась спящей. Она не двигалась. Что же кошечка будет делать? А может напугать ее?

Но нет, Фелиссия имела свой план. Она аккуратно ступила на подушку, подобрала коготки, едва-едва коснулась мягкой лапкой носика Элфи и тут же отпрыгнула подальше. Девочка открыла глаза и приподнялась на локтях.

Фелиссия скучно так повернулась к Элфи своей невозмутимой мордашкой и принялась вылизывать шерстку.

Разбудила свою хозяйку и состряпала «на скорую лапу» себе алиби, мол я сама только проснулась. Вот же хулиганка!

— Фелиссия, и часто ты так делаешь?

Элфи вылезла из-под одеяла и подползла к кошке. Ноги оказались на подушке, а руки уже гладили Фелиссии спинку. Киса лизнула Элфи в ладошку. Это было щекотно и очень мило.

— Какая хитрая! Ты всегда меня так будишь?

Взглянув на Элфи, Фелиссия мурлыкнула и спрыгнула на пол. Тут же принялась нарезать круги по серому коврику, выдавая тирады о пришествии времени кормления.

Это утро стало немного особенным. Почти ностальгическим. Элфи вспомнила, как в доме на улице Камней Фелиссия любила подремать с ней, встречала пробуждение Элфи и яростно требовала свой завтрак!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Сегодня, как и несколько предыдущих недель, Элфи спала вместе с мамой в самой большой комнате нового жилища Смолгов.

Дом не был огромным, скорее скромным. Две спальни на втором этаже и небольшая гостиная на первом, крохотная прихожая — вот и все. Минимум мебели, максимум пустоты. Серые кирпичные стены и серый пол из фигурной плитки со странными птицами, почти голыми. У птиц этих были длинные клювы, скрученные кверху. На крыльях виднелось всего-то несколько пушистых перьев, зато они имели перепонки, и потому птицы немного смахивали на птеродактилей.