Бунин. Жизнеописание - Александр Бабореко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бунин продолжает: «Вечером были на выезде из Глотова, в крохотной избушке, где молнией убило малого лет пятнадцати и девочке-ребенку голову опалило».
Эти впечатления отобразились в рассказе «Жертва».
Бунин также записал в этот день:
«Видел сына Таганка — страшный, седой, древний старик».
20 июня «<…> Страшно ярка зелень деревьев <…>
Перечитывал „Путешествие в Арзрум“, — так хорошо, что прочел вслух Вере и Юлию первую главу. Перечитывал Баратынского (прозу) „Перстень“ — старинка и пустяки. Как любили прежде рассказывать про чудаков, про разные „странности“!
21 июня. Много ветвей с зелеными листьями нарвало, накидало по аллее холодным ураганом.
Яков: „Ничего! Не первой козе хвост ломать! Мы этих бурей не боимся!“
Читаю „Былины Олонецкого края“ Барсова. Какое сходство в языке с языком Якова! Та же криволапая ладность, уменьшительные имена…
На деревне слух — будто мужиков могут в острог сажать за сказки, которые мы просим их рассказывать».
Бунин говорил в 1911 году: «Меня интересует воспроизведение подлинной народной речи, народного языка» [574]. Он изучал изданные незадолго перед этим «Песни, собранные П. В. Киреевским. Новая серия», выпуск I (М., 1911), сделал огромное количество выписок из этого сборника и из сборника былин Е. В. Барсова «Памятники народного творчества Олонецкой губернии» (СПб., 1873), а также из «Песен, собранных П. Н. Рыбниковым» (2-е изд., т. I–III. М., 1909–1910) [575].
Фольклорные записи Бунин делал и сам. Он говорил: «Я когда-то усердно собирал частушки, народные поговорки, прибаутки. Это неоценимый клад, и сколько их ни записывать, все равно всего не запишешь. Был у меня паренек из деревенских, которого я обучил искусству записи. Мы условились, что я буду платить ему по копейке за каждую новую запись. Вероятно, этот самородок многое сам присочинял, но как он был талантлив <…>
А всяких частушек и народных прибауток собрал я около одиннадцати тысяч. Не знаю, уцелели ли все эти материалы, они остались в Москве в моих архивах. Кое-что я стараюсь теперь восстановить по памяти, но память — вещь неверная» [576]. Фольклорные записи Бунина известны немногие [577].
Бунин следовал за Пушкиным, писавшим, что «изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка» [578].
В дневниковой записи 21 июня 1912 года Бунин сообщает о прототипах «Деревни» и рассказа «Божье древо»:
«Пришел Алексей (прообраз моего Митрофана из „Деревни“). Жалкий, мокрый, рваный, темный, глаза слабые, усталые. Все возмущается, про что-нибудь рассказывает и — „вот бы что в газетах-то пронесть!“. Жил зимой в Липецке, в рабочем доме, лежал больной, 41 градус жару. Ужасно!..
Яков в непрестанном восхищении перед своим хозяином, — в холопском умилении. Часто представляет его, — у того будто бы отрывистый говор, любовь к странным выходкам, к тому, чтобы озадачить человека чем-нибудь неожиданным.
— Придешь к нему, взлохматишь нарочно голову… „Ай ты с похмелья, Яков?“ — С похмелья, Александр Григорич… „Ну на, выпей сотку! Живо!“ — А то сидишь — удруг мальчишка бежит: „Скорей, хозяин кличет!“ Я со всех ног к нему: „Что такое, А. Г., что прикажете?“ — „Садись!“ — Сел. „Пей!“ — И ставит на стол бутылку и с торжеством: „А ведь сад-то я снял!“
Ив. Як. по садам уже восемнадцать лет. Мальчишкой был на свечном заводе, потом ездил торговать (семь подвод, четыре человека) облачением, кадилами, свечами. Уже десять лет вдов. Дочь отдал замуж, сын (семнадцати лет) в черной лавке. Живет одиноко, зимой „шибает“, — „кошадер“, — скупает дохлых кошек и шкурки „хахули“ (выхухоли), лошадей режет.
У Якова один сын в солдатах (его жена и правит домом летом), другой хромой, пьяница, сапожник, „отцу без пятака латки не положит“, а как нужда — к отцу: „Батя, помоги!“
23 июня. В шесть с половиной утра уехал Юлий. Скучно и жалко его. Стареет, слабеет.
Вчера северная холодная погода. Прошли в Остров, вернулись через деревню. Пьяный, довольно молодой мужик, красное лицо, губы спеклись, ругает своего соседа. Вид разбойника, того гляди убьет.
Рагулин рассказывал, как их бил Гришка Соловьев. Один из них схватил черпак и ударил Гришкину беременную мать по животу, хотя она-то была совсем ни при чем. Скинула.
Были с Колей на Казаковке, в той избе, куда ударило грозой. Никого нету — мать в поле навоз „бьет“, отец в Ливнах — пропал, спился, — девка „на месте“; в избе два ребенка — одному мальчишке три года, другому лет десять. Этот трехлетний (идиот) сидит без порток, намочил их, „в чугун с помоями вляпался“. Изба крохотная, и мерзость в ней неописуемая — на лавке разбитые, гнилые лапти и заношенные до черноты, залубяневшие онучи, на полу мелкая гниющая солома, зола, на окне позеленевший самоварчик…»
24 июня. «После обеда прошли через кладбище на деревню. Изба Федора Богданова, выглядывает баба. Коля (Пушешников. — А. Б.) зашел раз в рабочую пору к ней, а она лежит среди избы на соломе — вся черная, глаза огненные — рожает. Четыре дня рожала — и ни души кругом! Вот это „рождение человека“!
Посидели с Яковом.
— Яков Ехимыч!
— Аюшки?
— Ты что любишь из кушаний?
— Моя душа кривая, все примая. И мед и тот прет. А я всего раз сытый был — когда на сальнях, на бойнях под Ельцом жил.
Потом разговор о старости, о смерти. Я рассказал ему о <И. И.> Мечникове (писавшем по проблеме старения. — А. Б.).
— Да, конечно, стараются, жалованье получают…»
26 июня. «Сидели опять с Яковом, он начал было рассказывать „Конька-Горбунка“ — чудесно путает чепуху — потом надоело, бросил».
Пробыв в конце июня — начале июля четыре дня в Москве, Бунин вместе с женой и племянником 4 июля приехал к Черемнову, жившему с приемной матерью Марией Павловной в имении Клеевка, в Нащокине Себежского уезда Витебской губернии.
В дневнике Бунин писал:
«7 июля 12 г. Клеевка. Себежский уезд.
Гостим у Черемнова.
В Глотовке замучил дождь. Выехали оттуда 29 июня в Москву. В Москве пробыли до утра 4-го. Здесь тоже дождь.
Перебирали с Юлием сумасшедших, вернее, „тронувшихся“, в нашем роду: дед Ник. Дм., Олимпиада Дмитриевна, Алексей Дм., Ольга Дм., Владимир Дм., Анна Вл. (Рышкова), Варвара Николаевна (сестра нашего отца), Анна Ивановна (Чубарова, урожденная Бунина). Впрочем, все они „трогались“ чаще всего только в старости.
Наше родословие: прадед — Дм. Семеныч, его дети — Ник. Дм., Олимпиада Дм., Алексей, Ольга, Владимир. У Дм. Сем. был брат Никифор Семен., его сын — Аполлон, а у Аполлона — Влад, и Федор. Дмитрий Сем. служил в гвардии в Петербурге…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
