Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

Кошкин еще не успел ничего спросить, а Юлия Михайловна, ухмыльнувшись, вдруг заявила сама:

– Ежели вам, Степан Егорыч, интересно, кто шубку после меня носил, так я вам запросто отвечу кто.

– Кто?

– Золовка моя – змеиная головка. Сашенька! Ее духами шуба пропахла!

* * *

Сперва Кошкин подумал, что Соболева попросту лжет, а значит, себя выгораживает – ведь Александра Васильевна даже сережек или захудалой брошки не носила, не то чтоб ароматами духов себя украшать. Да и шуба как будто ничем не пахла. А потому, как только банкирша ушла, склонился над мехами. И духов действительно не почувствовал. Разве что легкий травянистый запах, едва уловимый.

Но к сестре Соболева он все же заглянул – и Воробьев не упустил возможности за ним увязаться.

Александру Васильевну они застали в гостиной на втором этаже. Сидя возле окна, она держала на коленях распечатанное письмо и, сведя над переносицей брови, смотрела туда, где занималось зарею небо. Впрочем, заслышав шаги, тотчас отвлеклась, поднялась к ним навстречу, и лицо ее снова стало рассеянно-молящим:

– Степан Егорович, Боже мой, умоляю, скажите, что это не Денис забрал матушкины дневники! Это не мог быть он, кто угодно – только не он!

– Следствие во всем разберется, не волнуйтесь, Александра Васильевна.

Кошкин, пытаясь барышню успокоить, взял ее под локоток и помог снова устроиться в кресле. А заодно чуть наклонился к ней, желая удостовериться, какими духами она пользуется, и пользуется ли вообще. К удивлению своему, и правда уловил свежий травянистый аромат возле ее шеи. Весьма похожий на тот, что на шубе.

Девица смутилась и чуточку покраснела. А он нахмурился. Подозревать в чем-то это наивное создание хотелось меньше всего. И все-таки не спросить он не мог.

– Я всем обитателям дома задаю этот вопрос, вынужден обратиться и к вам. Александра Васильевна, если вы ездили этой зимой на вашу дачу в Терийоках, то не заметили ли там что-то странное? Может быть, незнакомых людей поблизости?

И смотрел выжидающе в ее искренние янтарно-карие глаза.

– Я не ездила в Терийоки этой зимой… – удивилась она вопросу. – Мы никогда туда не едем раньше апреля, когда дороги хоть чуточку подсохнут. Отчего вы решили, будто я ездила на дачу?

– Степан Егорович лишь предположил, полиция обязана этот вопрос задать каждому, – вступился за свою даму Воробьев и метнул в Кошкина сердитый взгляд.

Кошкину, впрочем, было все равно, да и Соболева ничуть не успокоилась.

– Не волнуйтесь, Александра Васильевна, только не волнуйтесь! – заверил тогда Кошкин преувеличенно бодро. – Кое-кто обмолвился, будто видел на вашей даче некую женщину в каракулевой шубе, вот я и выясняю, кто это был. Так значит, это были не вы?

– Нет, – уже с меньшим испугом заверила девица.

– И не гувернантка ваших племянников?

– Разумеется, нет, что за безумное предположение! – теперь в ее голосе послышался гнев.

Кошкин подумал, что, раз она так горячо заступается за гувернантку, можно лишь представить, как Александра Васильевна будет защищать брата, если Воробьев вздумает его арестовать.

– Однако какая-то дама определенно бывала на вашей даче, – деловито продолжил Кошкин, – и у следствия даже имеется предположение, что это дама пользуется некими душными сладкими духами. Так ее описал свидетель. Я могу доверять в этом доме лишь вам, Александра Васильевна, а потому прошу припомнить – подобный аромат вам знаком?

– У Юлии Михайловны ужасно душные духи… – неловко призналась Соболева. – И шубу каракулевую носила. Однако едва ли она сама поехала бы на дачу зимой. Для чего? Я слышала, там дороги совершенно невозможные до апреля. Пожалуй, что нет, Степан Егорович, это была не Юлия, и я не могу подсказать вам, что это была за дама. Да и в духах я слабо разбираюсь. Сама не пользуюсь ими вовсе… лишь мылом с отдушкой из лесных трав, – она невольно коснулась своей шеи. – Такое матушка мне дарила на каждый праздник.

– Матушка? – напрягся Кошкин.

– Да. Ее горничная на Черной речке, кажется, сама это мыло варит.

– Горничная? Сестра Ганса Нурминена?

– Да. У матушки была всего одна горничная.

Кошкин бросил короткий взгляд на Воробьева: любопытно замкнулся круг.

– А вы не знаете, Александра Васильевна, дарила ли ваша матушка еще кому-то такое мыло?

– Право, я не знаю…

– А вы сами? Быть может, дарили вашим горничным, подругам?

– Нет-нет! У меня единственная подруга – Елена Андреевна, но ей бы я не стала дарить то мыло, потому как Леночка его запах не выносит. И к чему эти расспросы про мыло – ведь вас интересовали духи?!

– Да, и духи тоже… – уклончиво ответил Кошкин. – И все же, возможно, вы знаете, где найти сестру Нурминена сейчас? Говорят, она уехала из столицы?

– Да, уехала. – Соболева отвела взгляд, помялась в нерешительности и молвила: – не так далеко уехала. К родственнице, в село неподалеку. У Маарики дочка болеет тяжело, муж умер давно уж. А как Ганса арестовали, жить вовсе не на что стало. Кто же ее с больной дочкой на работу возьмет? Я деньгами помогаю немного, каждую неделю стараюсь посылать – вот Маарика мне адрес и оставила, как уезжала. Я найду, если надо… только, ради Бога, Степан Егорович, – взмолилась Соболева, – не обижайте их! Не виноваты они ни в чем – ни они, ни Ганс!

А у Кошкина ком подступал к горлу – оттого, что не мог он этого пообещать. Глядел в ее совершенно чистые глаза и изо всех сил, наученные своей сыщицкой работой, пытался найти в них хоть намек на игру, на притворство. И не находил. Лишь яснее понимал, чем она так покорила Воробьева. Неловко было даже в мыслях подозревать девицу Соболеву в чем-то дурном…

– Вы были правы, насчет Нурминена, Александра Васильевна, – через силу все-таки отозвался Кошкин. – Он к убийству вашей матери не причастен. Даст Бог, вы не ошибаетесь и насчет его сестры.

Но адрес родственницы этой Маарики все же попросил записать.

А после, убрав листок в карман, показал девице Соболевой календарь из тетрадки ее матери:

– Вы видели его прежде?

– Да… ах, Боже мой, я ведь забыла вам о нем сказать! – ее щеки вспыхнули краской. – Полагаете, это важно?

Упрекнуть ее за недосказанность, за попытку обмануть, язык у Кошкина не повернулся. Наверное, и правда просто забыла. Чуть больше внимания к мелочам Александре Васильевне бы не помешало – но с кем не бывает?

– Может быть, и важно, – отозвался Кошкин. – Имя Александр говорит вам о чем-то?

– Нет… Кажется, у нас ни одного родственника по имени Александр нет. Не знаю, кто это…

– А дата – семнадцатое апреля?

– Нет…

И тут Кошкину показалось, что Соболева захотела вдруг что-то добавить – но не стала. Снова посчитала не важным, как с календарем? Недосказанности Кошкин не любил. Нахмурился и попытался надавить:

– Даже если это всего лишь предположение, догадка – прошу поделиться со следствием, Александра Васильевна! Неужто вы не хотите справедливости для вашей покойной матери?!

Соболева снова как будто попыталась что-то сказать – но тут вмешался Воробьев, чтоб его!

– Степан Егорович! Александра Васильевна ночь не спала, имейте сострадание!

Соболева, разумеется, снова замкнулась – и Кошкин метнул бешеный взгляд на бывшего протеже. Теперь-то он точно вылетит со службы так быстро, что свистнуть не успеет!

* * *

– Кто дал вам право, прикрываясь моим именем, через голову, устраивать все это! – выговаривал, понизив голос, чтобы не опуститься до крика, Кошкин пятью минутами позже. – Вы и свою карьеру уничтожили только что, Воробьев, и меня под монастырь подвели! Вы отдаете себе отчет?!

– Да, это было самонадеянно, и гнев ваш понятен, Степан Егорович, но ведь повезло! – Воробьев поправил очки и попытался улыбнуться. Сколь далеко зашел он на этот раз, он как будто не понимал… – Доказательства вины Соболева найдены, дело – считайте, что раскрыто!

– Раскрыто?! – переспросил Кошкин, чувствуя, что бледнеет от ярости. – Повезло?!