Намеренное зло - Ольга Смирнова

И вдруг перед глазами все потемнело, и он словно ослеп на мгновение. Он поморгал, протер глаза и зрение прояснилось. Не успел он озадачиться вопросом, не солнышко ли ему голову напекло, как темнота хрипло прошептала: «Привет, зайчонок…»

Матвей похолодел. Ну почему сейчас? Почему его никак не оставят в покое? Кому он, жалкий неудачник, сдался? Звуки улицы в одночасье стали невыносимо громкими, раздражающими; Матвей едва поборол порыв зажать уши руками. Солнце перестало приятно греть — оно больно жгло, жалило. А зеленый свет все никак не загорался…

Люди толпились вокруг, гомонили, гудели, кричали, толкались. Невозможно, поистине невозможно выносить этот кошмар! Матвей из последних сил держался, чтобы не завыть. Ему нужно куда-нибудь подальше, где никого нет, лишь блаженная тишина и полумрак…

«Мы это сделали, зайчонок… — прошептала темнота. — И я хочу тебя отблагодарить за помощь…»

Матвей сжался от нехорошего предчувствия. Дрожащей рукой он вытер вспотевший лоб, отчего челка встала дыбом, как иголки у бешеного дикобраза.

«Я подарю тебе то, что ты хочешь больше всего на свете. Я подарю тебе Счастье…» — продолжала шептать темнота, и Матвей, не в силах выносить этот голос внутри своей головы, схватился за виски.

— Матвей? — спросила Елена Александровна откуда-то издалека озадаченно. — Что с тобой? Тебе плохо?

Матвей смотрел на молодую женщину во все глаза и не видел. Он вообще ничего перед собой не видел, кроме мельтешащих размытых пятен, движение которых сопровождалось жутким гудением.

— Матвей! Что с тобой?

— М-мне… — Выговорить хоть слово оказалось почти невозможно. Матвей ворочал языком, пытался вытолкнуть звуки из горла, но ничего не выходило. Голова его постепенно наполнялась болью, и Матвей был готов на все, лишь бы избавиться от нее. Если бы сейчас под рукой у него оказался молоток, Матвей воспользовался бы им, не задумываясь.

И вдруг все прошло — звуки стали тише, зрение обрело четкость, боль отпустила.

«Прощай…» — сказала темнота, и крепко поцеловав Матвея, испарилась.

Светофор переключился. Все пошли, а Матвей с Еленой Александровной остались стоять на месте.

— Что такое? Ты заболел? — встревоженно спрашивала молодая женщина, пристально вглядываясь в волшебника.

— Голова… — признался он. — Разболелась.

— Ну еще бы! — воскликнула она облегченно. — Это понятно. Ты бы еще шубу надел! Вот и заработал тепловой удар! Немедленно в тень. Я лечить тебя буду. Кафешка подождет.

— Лечить? — испуганно повторил Матвей.

Елена Александровна решительно взяла его под локоть, чем поразила безмерно, и потащила к ближайшей лавочке, расположенной в тени деревьев. Усадила его там, как малое дитя, а сама возвысилась грозно и, сведя брови, спросила:

— Как ты можешь так беспечно относиться к себе и своему здоровью? На улице тридцать градусов, а ты в рубашке, пиджаке и галстуке. Ты с ума сошел? Может быть, я не в свое дело вмешиваюсь, но тебе стало плохо!

«Наверное».

— Ладно, я быстренько подправлю, но учти — следить за собой надо. Сейчас лето, Матвей. И ты работаешь в библиотеке. Почему бы не надеть майку и джинсы?

Матвей в ужасе уставился на Елену Александровну — как это майку и джинсы? На работу? Но… нельзя! Мать не одобрит. Он не дворник и не подросток, чтобы облачаться в подобное.

Покачав головой, Елена Александровна что-то тихо зашептала. Матвей почувствовал, как по телу заструился прохладный воздух. Блаженное ощущение.

— Снимай пиджак, — потребовала молодая женщина. — Снимай немедленно, иначе я тебя сейчас сама раздену.

Матвей перечить не стал, хотя предложение и показалось ему неуместным. В итоге они добрались до кафе спустя еще десять минут. Обед занял полчаса, каждую секунду из которых Матвей напряженно ждал чего-то. То ли приступа безумия, то ли позорного обморока, то ли появления матери. Ничего из вышеперечисленного не произошло, но облегчения это не принесло. Наоборот, Матвей встревожился еще больше. Он старательно делал вид, что все хорошо: улыбался так, что под конец обеда у него свело скулы, контролировал каждое свое движение, каждый вздох, боясь натворить дел и одновременно прислушивался к ощущениям в голове — не прячется ли где темнота с жуткими приказами? Нормальную беседу он поддерживать в таком состоянии не мог, если и отвечал, то невпопад, с задержками, но Елену Александровну это не смутило — она болтала за двоих, за двоих же и радовалась. А если она и заметила некоторую неадекватность собеседника, то в душу ему лезть и не стала, и за это Матвей был ей безмерно благодарен. Он бы не смог соврать сейчас, а правда звучала дико.

К еде Матвей почти не притронулся, полагая, что в ней вполне может скрываться если не отрава, то еще какая-нибудь гадость. И вообще — кто даст гарантию, что кусок мяса, безмолвно лежащий сейчас на тарелке, не был когда-то человеком или волшебником? На этом куске разве написано, что это — говядина? Темнота способна на что угодно, и свято в это уверовав, Матвей старательно избегал смотреть на еду. А от запаха мяса его тошнило.

…Полностью измученный, он ввалился в свое логово, где моментально облачился в пиджак. Затем он уселся на стул и в отчаянии обхватил голову руками. Сколько он так просидел — сказать сложно, но очнулся только, когда скрипнула дверь библиотеки.

Матвей поднял голову — перед ним стоял незнакомый молодой человек в джинсах и светлой рубашке. На носу у него ловко сидели модные очечки. В руках гость держал детский самокат — как раз такой, какой очень хотелось иметь Матвею лет эдак двадцать пять назад. Маленький Матвей увидел похожий самокат у какого-то мальчишки из соседнего двора, и ему захотелось самокат тоже! Матвею даже снилось, что самокат ему купили! Однажды они проходили мимо магазина детских игрушек. Мальчик не выдержал и, вырвавшись от мамы, с которой практически всегда ходил за руку, забежал внутрь, а когда недовольная мама зашла следом, показал ей свою мечту, и просил со слезами на глазах, умолял купить, но… Мама наотрез отказалась покупать «эту дрянь». «Некогда», «грязь сплошная», «дырки на коленях», «хорошие мальчики не тратят время на беготню», «нет денег», и другие железобетонные аргументы. Тогда это была трагедия, и сейчас, глядя на самокат, Матвей невольно ощутил себя обиженным пятилетним мальчиком.

Молчание затягивалось. Матвей тонул в воспоминаниях, захлебывался в давно забытых ощущениях, и никак не мог сообразить, что он должен сделать. С чего начать. Ах, да, кажется это должно быть примерно так. «Добрый день… Ведь сейчас день, не так ли? Пусть и не самый добрый…»