Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою - Курт Пфёч

Блондин смотрел, и вдруг ему в голову пришла мелодия: «И если целый мир развалится, то мы не испугаемся». Он ударил кулаком по земле, положил голову, чтобы больше ничего не видеть, и стал кричать: «Дерьмо, дерьмо!..»

Это нечеловеческое взаимоуничтожение позднее в исторических книгах получит дату, количественные измерения и описание. Блондин повернул голову и снова посмотрел на позицию противотанковых пушек. «Идеальная, — подумал он, — стволы — почти на уровне земли и укрыты густым кустарником. Так как балка в этом месте неглубокая, артиллеристы по переду срезали откос и отбросили землю в кустарник. А потом поставили четыре орудия на позицию. Закопаны так, как русские танки в первый день наступления. Ну и нервы у этих артиллеристов! Стреляют, как на полигоне: спокойно, сосредоточенно…» Тут раздался взрыв, и прямо перед огневой позицией взлетела земля. Блондин притянул верхнюю губу. Справа приближались три Т-34, обстреливая противотанковые пушки. «Черт возьми! Сейчас они поимеют канониров в задницу!» Блондин испугался, когда позади него раздался резкий, разрывающий уши пушечный выстрел. Повернувшись, он сполз немного вниз по склону балки, поднял голову и увидел «Тигр». Его пушка снова выплюнула пламя. Блондин тут же повернулся и посмотрел за верхнюю кромку своего укрытия на русские танки. Первый повесил пушку. Второй поворачивал башню в поиске новой цели. Бах! Башня поднялась, словно сорванная невидимой рукой, отлетела назад и упала набок. Третий танк дал задний ход. Он хотел отвернуть. Он дернулся, но башня осталась на месте и больше не вращалась. Снова раздался резкий звук. Танк опять вздрогнул, пошел серый дым, мотор взревел, и вдруг вспышка пламени рванула вверх крышки люков.

Блондин смотрел, замерев. Три попадания за пару моментов! Три Т-34 за несколько секунд! Он пошарил под курткой в поисках сигарет. После первых затяжек он немного успокоился и как зачарованный стал смотреть на картину ада. Перед ним были танки, дым и пыль. Справа от него — едущие, стреляющие, дымящие и горящие стальные гробы. Слева смотреть было не на что, а позади него — «Тигр», но уже не один. К нему медленно присоединился другой.

«Дерьмо, — проворчал он, — проклятое дерьмо эта свинская война. А я сижу буквально посреди этого дерьма. Зритель и слушатель». И вдруг он перестал чувствовать себя солдатом «ЛАГа», одетым в маскировочную куртку, стальной шлем, держащим в руках винтовку. Он превратился в безучастного наблюдателя, нейтрального свидетеля, корреспондента из Гонолулу. И в этот момент сражения под Прохоровкой он принял решение: «Как только я выберусь из этого дерьма, запишу события каждого дня и каждого часа, каждой минуты и каждого мгновения этого убийственного сумасшествия. Нет, не как писатель для неверящего читательского сообщества, а для себя. Это будет дневник коротких и длинных дней битвы под Курском с приземленной точки зрения солдата. Если, даст Бог, после войны я смогу вести нормальную жизнь, этот дневник станет для моих сыновей и внуков большим, чем краткое, сухое сообщение в исторической книге. Они должны будут, по крайней мере, узнать, что видел обершарфюрер-танкист с Рыцарским крестом, который стоит в балке, смеясь как сумасшедший и одновременно вытирая слезы с закопченного лица. Что пережил роттенфюрер, который лежит перед ним в обгоревшей форме и с прожженным нефтью мясом, с обугленной головой, без бровей и ресниц, с безгубым ртом на сгоревшем лице, прежде чем его командир, вытащивший его из подбитого танка, затушил горящую одежду собственным телом и, почти сошедший с ума от боли, дотащил до балки, чтобы там понять, что все это было напрасно. И это только двое! Другие даже до балки не добираются. Лежат там, наверху. Их разрывает в их стальных гробах, они сгорают в них, кричат раненые между крутящимися и стреляющими танками, расставаясь с душой, покидающей тела, и никто их не слышит. И никто не может им помочь. Или они тщетно пытаются найти укрытие, обезумев от страха. Их давят гусеницы, разрывают снаряды, давят обломки железа».

Один экипаж целым выбрался из своей разбитой снарядами духовки, до того как она взорвалась. Танкисты бежали сквозь взрывы, град камней, по горящей нефти, под пулеметными очередями, бившими в стальные борта без направления, потеряв всякие ориентиры. Они пытались найти где-нибудь укрытие в этом сумасшествии, искали путь между взрывами и пожарами. Их накрыло взрывом, двое споткнулись и упали, двое бежали дальше, пытаясь вырваться из грохота и скрежета и спрятаться от осколков.

На другом танке радист попытался вытащить наводчика с его места. Он тащил, задыхаясь, просунув руки под мышки друга и сцепив их замком у него на груди. Голова била затылком ему в лицо. Он тащил, а пронзительные крики раненого резали его как бритва. Когда он увидел разбитые в кровавую кашу ноги, и сам закричал от ужаса, но продолжал тащить, а кровавая каша продолжала тянуться вверх и обрываться. Он ударился затылком о броню, закашлялся от едкого густого дыма, увидел плечи механика-водителя, с которых была сорвана голова, раздавленные и размазанные по стальным обломкам остатки тела командира. Он вытащил раненого из погнутого сплющенного металлолома, дотянул его до щитка гусеницы, вскочив, вскрикнул, согнулся, попытался ползти, хотел найти горящим взглядом своего безногого приятеля на танке — два метра отделяли их — две вечности.

Метрах в пятнадцати от балки подбили «Тигр». Пушка отказала и повисла. Экипаж вылез. Из башни один выскочил, словно прыгун-фигурист. Остальные тащились, спотыкались, зацеплялись, падали с корпуса танка, словно дохлые мухи. Их окутало клубом пыли от взрыва. Лишь один появился из осыпающейся земли, сделал, качаясь, несколько шагов, упал и остался лежать. Гренадеры в балке между взрывами слышали его крики.

Блондин прижал голову: «Черт возьми, мы сидим в нашем укрытии, как у Христа за пазухой, в полной безопасности или почти в полной. Потому что даже прямое попадание не причинит особого вреда. Слишком далеко друг от друга мы лежим. Наше укрытие хорошее, только раненые и Эрнст, сидящий рядом с теми двумя, у которых повязки на головах, и уничтожающий сигареты одну за одной, образуют группу. Если попадет в них, то прикончит сразу пятерых? Унтершарфюрер лежит тихо, а унтерштурмфюрер с вывернутыми, прикрытыми брезентом ногами перестал кричать и болтать головой. Пятерых? Нет, только троих. Мы смотрим из укрытия на битву, как на недельное кинообозрение, а там они подыхают».

Один штурман снял снаряжение, выскочил за край балки и побежал туда, откуда доносились крики. Когда он не вернулся, Пауль расстегнул ремень. Ханс схватил его за куртку и оттащил назад: