Русская елка. История, мифология, литература - Елена Владимировна Душечкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Г. А. Марягин, по его собственному признанию, «знавший и наблюдавший» Постышева в течение многих лет, в книге о нем, вышедшей в 1965 году в серии «Жизнь замечательных людей», пишет, что Постышев заговорил о возвращении елки «как-то на одном из заседаний», вспомнив при этом «о елке в Сокольниках, на которую вместе с Владимиром Ильичом приезжала Надежда Константиновна Крупская». Сюжет «елки в Сокольниках» пересказывается Марягиным явно по памяти и с ошибками: не Ленин с Крупской приезжали к детям на елку, как пишет он, а Ленин навещал жену в Сокольниках, где она в декабре 1919 года отдыхала в помещении Лесной школы. Автор откровенно модернизирует события: до 1935 года, когда елка была под запретом, этот эпизод из жизни вождя не афишировался; широко известным он стал только после разрешения елки. Далее Марягин вкладывает в уста своего героя фрагмент из заметки, напечатанной в «Правде», превратив ее в речь, адресованную партийным сослуживцам по Киеву: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев» и т. д. Вскоре после этого заседания, как пишет Марягин, и была напечатана заметка Постышева в «Правде», а в газетах появились шаржи: «Идет высокий сутулый человек, с хмурым озабоченным лицом, но лучистыми глазами и несет большую новогоднюю елку с пятиконечной звездой» [см.: {262}: 278].
Т. П. Брауде, бывшая в 1930‐х годах на Украине крупным профсоюзным деятелем и знавшая Постышева и по Харькову, и по Киеву, на теме «Постышев очень любил детей» делает особый упор. Фантазируя на основе заметки, напечатанной в «Правде», она приводит якобы слышанные ею факты о тяжелом детстве Постышева:
У Павла Петровича было очень тяжелое детство. Он рассказывал, как с завистью засматривался в окна богачей, где на рождество стояли нарядные елки, светившиеся огнями. Стоял и думал: «Неужели никогда мне не придется побывать у такой елочки?» [см.: {58}: 276].
Советский партийный руководитель предстает в воспоминаниях Брауде в роли того самого малютки, который, заглядевшись в окно богатого дома на разукрашенное дерево, думает: «Хоть раз бы мне праздник такой!» (см. выше сюжет о «чужой елке»). Образ «друга детей» мифологизируется в соответствии с известной и давно затасканной литературной схемой. Помня о своем тяжелом детстве, лишенном елки, Постышев и задумывает «подарить всем детям праздник елки».
Мемуаристка считает необходимым дать современному читателю, не осведомленному в истории русской елки, пояснение: «Дело в том, что елка, как и другие атрибуты религиозных праздников, в частности рождество, после революции отпали сами по себе». (Как они «отпали сами по себе», мы уже знаем.) Далее говорится об отъезде Постышева в Москву на пленум, где поставленный им вопрос о елке был решен положительно. По возвращении в Киев он организует «первую послереволюционную елку на Украине»: лично распоряжается, чтобы во Дворец пионеров привезли самую большую, ветвистую ель, наказывает работникам не жалеть сил и средств, чтобы елка была «по-настоящему праздничной, красивой, нарядной… И пусть дети вокруг нее танцуют, поют, играют, радуются приходу Нового года. Раздайте им подарки». Все его наказы, разумеется, были выполнены, и елка получилась замечательной. Постышев, придя на праздник со своими детьми, спрашивает их: «Ну как, нравится?» Те, конечно, отвечают: «Очень нравится!» Отец радостно усмехается и говорит: «Раз нравится и старым, и малым, значит действительно хороша» [см.: {58}: 276–278].
В мемуарах сына Постышева Леонида (впоследствии — старшего научного сотрудника Академии общественных наук при ЦК КПСС) история возвращения елки излагается как семейная легенда. Однажды летом 1935 года, вспоминает он, отец, обращаясь к детям, вдруг произнес странную фразу: «Что-то мы все-таки не додумали…» По словам сына, Постышев все насущные проблемы всегда обсуждал с детьми. На этот раз «чем-то недодуманным» оказался вопрос о елке. Леонид приводит речь отца, которая представляет собой вариант все той же заметки в «Правде». Однако в его изложении эта речь приобретает мемуарный характер: говорится уже не о каких-то абстрактных «детях рабочих, с завистью через окно посматривающих на… елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев», а о самом Постышеве и его сверстниках: «С какой завистью мы заглядывали в окна богатеев, где вокруг наряженной и обвешанной подарками елки водили хороводы буржуйские дети».
Составляя мемуары об отце, сын подготовился к изложению вопроса лучше, чем сослуживцы. В разговоре с детьми Постышев серьезно обосновывает свое решение вернуть елку: теперь, когда появилась возможность дать детям рабочих радостный праздник, елку запретили как поповский предрассудок; однако при этом хорошего, веселого праздника для детей так и не придумали. Попы были умнее: они, несмотря на то что елка — обряд языческий, не стали с ним бороться, а использовали в своих интересах; «…подумал еще и сказал твердо: „Вот будет очередной пленум ЦК, выступлю и поставлю вопрос о том, чтобы вернуть нашим детям этот чудесный праздник“». Отец напоминает детям о тех елках, на которых они сами присутствовали до наложенного запрета: «Да вы сами-то, наверное, помните, как маленькие веселились на елке?» Проблема обсуждается с разных сторон. Встает вопрос и о вреде, наносимом порубкой деревьев: «Но нам в школе объясняли, почему елку запретили: в лесу вырубали очень много маленьких елочек и этим наносили вред природе!» — замечает кто-то из детей. Однако у отца уже все продумано, и он без промедления отвечает, что елочки можно будет специально выращивать для продажи вблизи городов; «можно же делать их искусственными, из пластмассы или еще из чего-нибудь, чтобы использовать не один год…» (Вопрос о елочных плантациях, насколько мне известно, не поднимался вплоть до 1960‐х годов.)
Перед Новым годом Леонид тяжело заболевает двусторонним воспалением легких. Когда отец уезжал на пленум, состояние сына было критическим. Вернувшись через несколько дней из Москвы, Постышев сразу же идет к сыну, ставит на тумбочку возле его постели маленькую елочку, включает вилку в розетку — и «засветилась десятком маленьких стеклянных свечек красивая искусственная елочка»: «Смотри, что я тебе привез из Москвы! Это подарок
